в глубину, вроде Дыры в небе.
Мне хотелось плакать, хотелось крикнуть, что я совершил ошибку и больше не играю. Я ужасно жалел, что не убежал, как Джерри, как поступил бы на моем месте любой другой новошерсток, да и взрослый тоже, если, конечно, рядом нет других охотников с крепкими копьями с хорошими наконечниками из черного стекла. У меня же с собой было всего-навсего детское копье для охоты на шерстяков: древко из ветки красносвета и дрянной шип иглодрева вместо наконечника, приклеенный расплавленной смолой.
Но что толку плакать и кричать? Даже бояться уже бессмысленно. Леопарду не скажешь, мол, сдаюсь, хватит с меня, как друзьям при игре в прятки. Зверюга не ответит тебе: «Хорошо, тогда больше не играем». Я сделал выбор, и теперь мне оставалось лишь расхлебывать его последствия.
Поэтому я встал наизготовку и, перехватив поудобнее копье, принялся следить за леопардом, дожидаясь, когда он бросится на меня. Я запретил себе что-либо чувствовать. Чувства сейчас были совершенно бесполезны, поэтому я усилием воли заставил себя не чувствовать вообще ничего. У меня это прекрасно получалось.
– Помогите! – заорал Джерри с вершины дерева. – Ради Джелы, скорее сюда, помогите нам! Здесь леопард! Здесь большой-пребольшой леопард, он сейчас сожрет Джона!
– Заткнись, идиот, – прошипел я. – Ты меня отвлекаешь! Из-за тебя меня точно сожрут.
Леопард наблюдал за мной. Глаза у него круглые, плоские и большие, размером с ладонь, и они не двигаются, как у нас. Леопарды не умеют смотреть, не поворачивая головы. Но если зверь подойдет так же близко, как ко мне тогда, можно разглядеть, как в его глазах что-то движется, мерцают какие-то блуждающие огоньки. Как будто ухитрился заглянуть в его черную голову и видишь там мысли. Видишь, но не понимаешь. Только знаешь, что они там есть.
И тут леопард запел.
Глядя прямо мне в глаза своими пустыми блестящими плошками, зверь раскрыл пасть, и оттуда полилась нежнейшая печальная песня, которую поют все леопарды своим грустным голосом, так похожим на женский. Разумеется, все его слышали: это одинокое «ооооо-иииии-ааааа» в глухой чаще, которое до того напоминает звуки человеческого голоса, что поневоле засомневаешься, а леопард ли это. Кто из нас не просыпался среди ночи от этого напева? И думал про себя: «Клянусь сердцем Джелы, какое счастье, что я дома, в Семье, и вокруг меня полно народа». А потом лежишь, слушая мирные и такие привычные звуки других групп Семьи, у которых день в самом разгаре: они готовят мясо, скоблят шкуры, строят шалаши из коры и веток, рубят деревья каменными топорами, болтают, смеются, спорят и что-то кричат друг другу.
И от этого негромкого гомона людской возни голос леопарда в чаще кажется нездешним, как из другого мира, такого далекого, что и тревожиться не стоит. В конце концов, это всего лишь зверь, обычное животное за изгородью, которое охотится на добычу и, в сущности, ничем не отличается от летучей мыши, древесной лисицы или трубочника. Подумав об этом, со вздохом переворачиваешься на другой
