Или олимпийскую чемпионку по прыжкам в высоту Исинбаеву? А, может, адскую помесь из всех троих с небольшими вкраплениями многоумной писательницы Улицкой?
Вообще-то, Ма действительно похожа на Мур – только не Деми, а Джулианну. Такая же рыжая, вся усыпанная веснушками. Такая же независимая и гордая. И спина у нее прямая. Вот только при встречах с Ба (а они случаются редко) от независимости и гордости Ма-Джулианны ничего не остается. А спина выглядит так, как будто из нее вынули позвоночник. Спина начинает походить на вопросительный знак, а суть вопроса сводится к уже привычному: «Чем я вам не угодила, Белла Романовна»?
И что-то подсказывает мне, что ответа Ма не получит. Никогда.
Возможно, когда Ба покинет этот мир, ответ и обнаружится – где-нибудь в ее дневниках (если Ба ведет дневники, как это делаю я). Или в виде послания за отклеившимися обоями. Или на древней видеокассете, записанной специально для родственников. Я прямо вижу эту кассету: Ба – царственная, аристократичная и седовласая (Маргарет Тэтчер нервно курит за углом). Губы у Ба морщатся в презрительной улыбке, а выцветшие глаза смотрят прямо в душу… Нет. «Душонку» – так сказала бы она, большой любовью к своей семье Ба не отличается.
«Ну что, канальи? – весело спросит Ба с кассеты. – Ждете – не дождетесь, когда я сыграю в ящик? Я ведь все про вас знаю, канальи. Побыстрее раздербанить наследство – вот чего вы хотите. Пустить по ветру все, что создавалось десятилетиями, что нажито непосильным трудом. Моим трудом – а вы все гиены. Падальщики. Уже запаслись ножами и вилками? А вот фиг вам, падальщики!..»
Скорее всего, Ба употребит другое выражение, а вовсе не «фиг вам», но суть дела от этого не меняется.
Если бы меня спросили, на чьей я стороне – кассеты или алчущих душонок, я бы затруднилась ответить. Ежу понятно, что при самых благополучных раскладах моему Папúто мало что обломится. Папито в домашнем кругу – слишком мягкий, без когтей и клыков. «Непрактичный» – когда-то сказала о нем Ба. В ее устах это прозвучало примерно как «прокаженный».
Когда Ба выдала это, Анечко только-только исполнилось семь. Или восемь. И она действительно была деточко – не то что сейчас. А деточко могла и не знать, что за зверь такой – «прокаженный». Но снисходительно-жалостливый тон Ба она уловила. Услышала. Как и многое другое, о чем впоследствии предпочла забыть. Но забыла ли на самом деле?
Нет. Нет-нет-нет.
У деточко – в семь (или восемь) есть одно преимущество: взрослые не замечают ее, когда ссорятся и осыпают друг друга проклятиями. Или когда – в порыве ненужной откровенности – вываливают с десяток тайн. Или – одну-единственную тайну, но обязательно – дурно пахнущую. Станет ли взрослый человек стесняться кошки или собаки? Ему и в голову это не придет: ну, маячит там что-то на заднем плане – с хвостом и четырьмя лапами, подумаешь! Деточко в свои семь (восемь) мало чем отличалась от кошки – с точки зрения Ба, разумеется. И с точки зрения тех сумасшедших, кто смел перечить Ба.
Их было немного – этих сумасшедших. Вернее, всего один.
Дядя Витя, старший брат Папито, старший сын Ба.
