то в женщине обожает гибкую худобу и легкость, а потом оказалось, что он это врал, а кольцо было докторово, и я ему совсем и не нравилась. Я говорю: «В таком случае зачем же вы врали и притворялись влюбленным?» А он без всякого стыда отвечает: «Золото красиво – с ним нам милой быть не диво», и объяснилось, что он сам обиделся в том, что ожидал получить за мною большой капитал, а как не нашел этого, то тоже желает моею худобою пренебрегать, – и действительно, так начал жить, что как будто он мне и не муж.
– А за это вы могли на него его начальству жаловаться.
– Я и жаловалась. Главный доктор его призвал и при мне же ему стал говорить: «Флердоранж! что же это?» А он начал в свое оправдание объяснять: «Помилуйте, ваше превосходительство, – это немыслимо: в ней игла ходит», и опять и этот тоже пошел мотивировать. Главный доктор даже удивился: велел мужу выйти, а мне говорит: «Что же вы после этого хотите, чтобы я какое распоряжение сделал? Я не могу. Если вы с иглою, то я только и могу вам посоветовать: молитесь, чтобы из вас скорее игла вышла».
– Ишь, какая вы, Мартыновна, на мужское расположение к себе несчастная!
– Да, Аичка, да! За что молоденькую ласкали, за эту милиатюрность и легкость, за то самое потом от мужей ничего я не видала, кроме холодности и оскорбления. Особенно этот подлекарь, – он даже не хотел меня иначе называть, как «индюшка горбатая», и всякую ложь на меня сочинял. «Я, говорит, по анатомии могу доказать, что у тебя желудок и потом спина, и больше ничего нет». Но господь же бог истинно милосерднейший, – он меня скоро от обоих от них освобождал: стал и этот Флердоранж тоже пить и пропадать и один раз допился до того, что поехал дачу нанимать и в саду повесился, а я ни с чем осталась и в люди жить пошла.
– В людях жить трудно.
– Ничего, у меня характер хороший: меня все любят.
– Ну, это вы только хвалитесь.
– Нет! правда.
– А ведь вот вы долго у Степеневых жили, а они вас за что-то выгнали.
– Извините, Аичка, меня никто и ниоткуда не выгонял.
– Ну, отпустили. Ведь это только так, для вежливости говорится, а все равно – выгон.
– И не отпускали, а я сама ушла.
– Через что же вы ушли? Ведь их дом хороший, как вы говорите – «выдающийся».
– Дом был самый очень выдающийся, да через одну причину начал портиться, и к тому же вот с этим местом вышло замешательство.
– С которым местом?
– Вот, где мы с вами теперь находимся в нашей сегодняшней «ажидации».
– Ну, так вот вы про это-то теперь и рассказывайте. Да только отсядьте вы от меня, пожалуйста, подальше на кресло, а то и я боюсь, что в вас иголка.
– Вот какая ты мнительная! Но я, мой друг, теперь ведь уж тельца на себя собрала, и тельце у меня – попробуй-ка – крепкое, просвирковатое!
– Не буду я к вам касаться: я очень мнительная. Подайте мне тоже сюда и мою сумочку с деньгами.
– Я ее хорошенько в комод прибрала.
– Нет, дайте, – я люблю деньги
