играл никудышно. Реплики невпопад, обращение на «вы» даже к Коле Снегирёву, чай «полезный для желудка», который кроме него самого никто не пил (перед тем, как опорожнить чайник, Масляков предложил «кружечку» Коле, но тот, хихикнув, отказался), готовность услужить к месту и не к месту, рождали у непривычных к сантиментам людей, пренебрежительное к нему отношение. Тракторист Кострыкин, уважаемый человек на участке, относился к участковому геологу даже с презрением и свысока. Причину такого отношения Мезенцев понял позже, а вначале принял за довольно распространённое отношение сметливого простолюдина к неумехе «образованному», барахтающемуся в непривычной для городского, деликатного человека быту таёжной жизни. И у него появилась жалость к Маслякову и антипатия к Кострыкину.
Оба инженера забрались в сани, предпочтя езду стоя, болтанке в жёсткой кабине. Перед тем, как забраться в трактор, Кострыкин спросил у Иванова:
– Это и есть твой преемник?
Тот кивнул, и со скрытой насмешкой пробормотал:
– Ну-ну, поглядим, посмотрим, что за дипломированный мастер к нам явился.
Вильнув санями, трактор объехал буровую, скрылся из глаз, а Никифор Мартынович всё стоял, сунув руки в карманы. Вот ведь натура человеческая! С самого Нового года ждал дня, после которого сможет закончить труды, и честно приступить к «заслуженному отдыху». Как было не ждать этого дня? И нервы поистрепал в мастерах, и тело наломалось в работе. Два года фронта чего стоят! До сих пор иной раз в поту среди ночи просыпается. А как бурили! На золото, какие станки? Считай, всё на пупок, всё хребтом. Работал и на КАМах, тоже мало хорошего по нынешним временам. Да, по нынешним временам… По нынешним временам, начни припоминать ранишние годы, смеются. Когда с рычажных КАМов переходили на гидравлические ЗИФы, сколько радости было. Теперь первые ЗИФы устарели, и скорости не те, и оба патрона механические. У новых верхний патрон гидравлический, помбуры не скачут на капитанский мостик. Есть такие станки, на которых помбурам вообще лафа, оба патрона гидравлические, автоперехват. Бурили-то дробью. Дробью бурить – никакой институт не научит. Сменный нюх должен иметь, по какой породе сколько дроби сыпать, когда дробь, когда сечку. Дробь это тебе не алмазы. Заставь нынешних дробью бурить, непременно аварию посадят, как пить дать, пять минут побурят и снаряд приварят. А туда же, нос дерут да насмехаются. Что, дескать, раньше за бурение было? Да уж, всласть наработался, что и говорить. Супруга всемерно поддерживала желание Никифора Мартыновича выйти на пенсию. «Ты ж за год и десятка выходных по-людски не отдыхал. Тебе ли жалеть об такой работе?» Оно и, правда. Выходной, не выходной, а в восемь Никифор Мартынович являлся на связь. Привычка. Между тем, сам сознавал, что вот, допустим, у Попова нет такой привычки, и ничего, живёт человек. Но теперь всё, баста! И он отдохнёт по-человечески. Никифор Мартынович представлял, как поедет в санаторий, в которых сроду не бывал, и станет там лечиться грязью. Это как же, грязью? Вывозиться,
