даже, какой пол в его комнате, почему все ступают по этому полу совершенно бесшумно. Вчера вечером штурман попытался приподняться и осмотреть комнату и сразу свалился в обморок. Больше он не делал попыток, потому что терпеть не мог быть без сознания.
– Вот это здание, в котором ты лежишь, – сказал Женя, – это санаторий для тяжелобольных. Здание шестнадцатиэтажное, и твоя комната…
– Палата, – проворчал Кондратьев.
– …и твоя комната находится на девятом этаже. Балкон. Кругом горы – Урал – и сосновый лес. Отсюда я вижу, во-первых, второй такой же санаторий. Это километрах в двадцати. Дальше там Свердловск, до него километров сто. Во-вторых, вижу стартовую площадку для птерокаров. Ах, право, чудесные машины. Там их сейчас четыре. Так. Что еще? В-третьих, имеет место площадь-цветник с фонтаном. Возле фонтана стоит какой-то ребенок и, судя по всему, размышляет, как бы удрать в лес…
– Тоже тяжелобольной? – спросил штурман с интересом.
– Возможно. Хотя мало похоже. Так. Удрать ему не удается, потому что его поймала одна голоногая тетя. Я уже знаком с этой тетей, она работает здесь. Очень милая особа. Ей лет двадцать. Давеча она спрашивала меня, не был ли я, случайно, знаком с Норбертом Винером и с Антоном Макаренко. Сейчас она тащит тяжелобольного ребенка и, по-моему, воспитывает его на ходу. А вот снижается еще один птерокар. Хотя нет, это не птерокар… А ты, Сережа, попросил бы у врача стереовизор.
– Я просил, – сказал штурман мрачно. – Он не разрешает.
– Почему?
– Откуда я знаю?
Женя вернулся к постели.
– Все это суета сует, – сказал он. – Все ты увидишь, узнаешь и перестанешь замечать. Не нужно быть таким впечатлительным. Помнишь Кёнига?
– Да?
– Помнишь, как я рассказывал ему про твою сломанную ногу, а он громко кричал с великолепным акцентом: «Ах, какой я впечатлительный! Ах!»
Кондратьев улыбнулся.
– А наутро я пришел к тебе, – продолжал Женя, – и спросил, как дела, а ты злобно ответил, что провел «разнообразную ночь».
– Помню, – сказал Кондратьев. – И вот здесь я провел много разнообразных ночей. И сколько их еще впереди.
– Ах, какой я впечатлительный! – немедленно закричал Женя.
Кондратьев опять закрыл глаза и некоторое время лежал молча.
– Слушай, Евгений, – сказал он, не открывая глаз. – А что тебе сказали по поводу твоего искусства водить звездолет?
Женя весело засмеялся.
– Была великая, очень вежливая ругань. Оказалось, я разбил какой-то огромный телескоп, честное слово, не заметил – когда. Начальник обсерватории чуть не ударил меня, однако воспитание не позволило.
Кондратьев открыл глаза.
– Ну? – сказал он.
– Но потом, когда узнали, что я не пилот, все обошлось. Меня даже хвалили. Начальник обсерватории сгоряча даже предложил мне принять участие в восстановлении телескопа.
