блядовство и мотовство», но на обувь, одежду, провиант[483].
18 января 1771 г. Спиридов писал командиру Шлиссельбургского полка полковнику Е.Ф. Толю о том, какими бы он хотел видеть добровольцев: «чтобы люди были росту виднаго, плотные, чистые и здоровые и не старых лет да, ежели еще и холосты или вдовы, не имущия у себя детей, ибо таковыя охотно с нами и в Санкт-Петербурх могут ехать и у нас тамо навсегда остаться…». Далее Спиридов высказывал свое отношение к добровольцам из разных балканских этнических групп: «К солдатству способнее славоне [потому], что они наш, а мы их язык больше разумеем, да и народ к ружьи привычный и храбрый, греков, хотя такие видные, но мало к ружью привычных и не боязливых неприятелю, руменионы же, македонцы и албанцы не меньше к ружью привычны и храбрости имеют, как и славона, а, может быть, смелее и стрелки хорошие, но [не] так скоро по своевольству их, привычке к шалостям и по незнанию нашего языка к регулярству привыкнут, однако думаю, что по нынешнему всех их состоянию будут охотники и станут просить о принятии в службу в солдаты и егери»[484].
Местом сбора албанских и греческих добровольцев, которые на малых и средних судах стали ежедневно прибывать на Парос, была база российского флота в Аузе. Только за май 1771 г. «прибыло для принятия службы из Албании албанцев 825, из Морей албанцев 974, греков 261, из Романии романиотов 106, из Кандии греков 262, из разных островов греков 231, да со всеми, которые оставались теперь, албанцев и греков при флоте 2659 человек»[485], и в последующем приток добровольцев продолжался. 29 мая 1771 г. для них, как и за год до этого для двух «легионов» в Морее, были освящены 4 новых знамени, а 8 июля прибывший в Аузу А.Г.Орлов устроил смотр албанским и греческим волонтерам[486].
Таким образом с 1771 г. российское командование, учтя опыт Морей, сделало ставку не на «всех греков», а на тех добровольцев из населения Балкан и Архипелага, для кого военная служба стала профессией, заработком и времяпрепровождением. Смелость и выносливость, проявленные «албанцами» на этом этапе войны, способствовали тому, что у русских в отношении к добровольцам из греков и славян вернулись и уважение к их смелости, и сочувствие к их угнетенному положению. Например, участник экспедиции М. Коковцев, бранивший мирных «непросвещенных» жителей Архипелага, писал: «Во время пребывания российского флота в Архипелаге, ободряемы российским оружием, явили они (греки. – Авт.) знаки отличной храбрости; самые малыя их суда при нападении турецких галер лучше жглись, нежели соглашались отдаться в плен неприятелю. Нерегулярные войска, из них набранныя, яко то албанцы (потомки древних македонян), [с]фациоты (нагорные кандиоцкие жители [Сфакьи]), другие, при высаживании их на берег показывали всегда отличное мужество, их оживляющее. Ипсариоты, миконцы и прочие островяне вооружали небольшие суда, тартаны, полугалеры и соколевы называемыя, которыми при помощи Российского флота не токмо множество турецких купеческих кораблей пленили,
Политические и культурные отношения России с югославянскими землями в XVIII в.: Документы. М., 1984. С. 300.
РГА ВМФ. Ф. 315. On. 1. Д. 1. Л. 138-138об.
РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 1860. Л. 142о6.
Там же.
