спинку, закрыла глаза. Через какое-то время вздрогнула, сообразив, что качка погрузила ее в дремоту, которая только усилила плохое самочувствие.
Никого не было вокруг, чтобы попросить хотя бы стакан холодной воды, потому, превозмогая физиологический дискомфорт, она решила снова вернуться на ту же закрытую, но прохладную палубу. Идти было трудно, и от падения ее спасла большая бочка, за которую она ухватилась. Остановившись, она с опаской глянула в окно. Корабль еще сильно качало, но нельзя было не заметить, что солнце, преодолевая натиск облаков, возвращало морю присущий ему сине-зеленый цвет и умиряло его свирепость. Теперь уже казалось, что игра океана с кораблем была затеяна для того, чтобы взбодрить его томящихся пассажиров. А волны, словно недовольные тем, что использованы впустую, нехотя отступали, отплевываясь все меньшей силы плевками…
Инга Сергеевна стала смотреть по сторонам, чтобы разглядеть поблизости место, где бы можно было присесть, и увидела приближающегося стройного мужчину примерно возраста Иисуса Христа. Он был строен и привлекателен. Тщательно зачесанные наверх волосы красиво обрамляли большой лоб и подчеркивали правильность черт лица. А очки и отогнутые на темный пиджак кончики воротничка белоснежной сорочки придавали всему облику незнакомца строгость и академичность. Вдруг Инга Сергеевна сообразила, что это не кто иной, как Питирим Сорокин. Глубокий взгляд его умных, пытливых глаз, казалось, был устремлен на нее и вызвал чувство страха из-за того, что он потребует объяснения, как она оказалась на этом корабле.
Она мгновенно повернула голову в противоположную сторону, делая вид, что не придала значения появлению на палубе незнакомого ей человека.
Но что-то невероятное произошло в этот момент. Острое чувственное ощущение словно поглотило все ее тело и исстрадавшуюся душу. Она застыла, не желая шевельнуться, дабы не нарушить это волшебство душевного и телесного состояния. Голова продолжала кружиться, но это было иное, чем от качки, головокружение. Это было головокружение от всепоглощающей любви и ощущения себя любимой. Затем она почувствовал, что тихо, осторожно поворачивается в кругу замкнутых сильных рук мужчины, обнимающего ее со спины.
Оказавшись с ним лицом к лицу, она остановилась и хотела ему что-то сказать, но горло не реагировало на ее усилия. Что-то мешало ему издавать звуки. Она смотрела в глаза хорошо знакомого и в то же время неизвестного мужчины и ощущала все большее растворение своего тела в нем. Тут она почувствовала, что может все же заставить горло с нежностью произнести его имя, но оно показалось каким-то неадекватным назначению. Для официального и непривычного — Питирим — она не могла найти ласкательного эквивалента и потому молча уткнула лицо в его плечо и заплакала слезами любви, на которую, считала, уже не была способна.
— Не надо, не надо плакать, — произносил он, прижимая свою щеку к ее щеке и все крепче обнимая ее. — Все будет замечательно.
