труппы, а джентльмену, который согласился несколько раз выступить здесь, настоящему джентльмену, замечательному актеру, моему другу – единственному другу на свете. Что ж, не скрываю, я бежал из дома только для того, чтобы послать ему эту записку, и, если вы не хотите ее передать, найдется кто-нибудь другой!
С этими словами мальчик встал и выпрямился во весь рост перед растянувшимся в кресле Кенелмом; губы его дрожали, глаза наполнились слезами, но вся его поза выражала, решимость. Стало ясно: если ему не удастся построить свою жизнь по-своему, то отнюдь не из-за недостатка воли.
– Хорошо, я отнесу записку, – сказал Кенелм.
– Вот она, отдайте ее в собственные руки тому, кому она адресована, мистеру Херберту Комптону.
Глава IV
Кенелм отправился в театр и, обратясь к привратнику, спросил мистера Херберта Комптона.
– Мистер Комптон сегодня не играет, в театре его нет, – ответил сей муж.
– А где он живет?
Привратник указал на бакалейную лавку по другую сторону улицы и угрюмо сказал:
– Вон там дверь его квартиры, постучите или позвоните.
Кенелм поступил так, Как ему сказал привратник. Неопрятная служанка отворила дверь и на его вопрос ответила, что мистер Комптон дома, но сейчас ужинает.
– Мне очень жаль, если я ему помешаю, – промолвил Кенелм, нарочно Возвышая голос, – так как из комнаты слева до него доносился стук ножей и тарелок, но мне нужно видеть его немедленно по важному делу.
И, отодвинув в сторону служанку, он вошел в пиршественный зал.
Там перед тарелкой с блюдом из тушеного мяса, заманчиво пахшего луком, сидел в свободной позе мужчина без сюртука и галстука, безусловно красивый, коротко остриженный и бритый, как и полагается актеру, у которого под рукой сколько угодно париков и бород всех цветов и фасонов. Он был не один: напротив сидела женщина, должно быть, немного моложе его, несколько увядшая, но все же миловидная, с густыми белокурыми кудрявыми волосами и выразительным лицом актрисы.
– Мистер Комптон, я полагаю? – спросил Кенелм с торжественным поклоном.
– Да, я. Комптон. Вас прислали из театра? Или вам самому что-нибудь от меня нужно?
– Мне? Ничего, – ответил Кенелм.
Затем, придав своему от природы несколько мрачному голосу зловещий и трагический оттенок, добавил:
– Вот это вам все объяснит.
Он подал Комптону письмо, и, протянув руки в позе Тальма[50], когда тот играл Юлия Цезаря, прибавил:
– Qu'en dis tu Brute?[51]
От мрачной ли наружности и зловещих слов посланца, его зловещих слов, или при виде почерка на адресе послания физиономия Комптона вдруг вытянулась, и рука его повисла неподвижно, будто бы не смея распечатать письмо.
– Не обращай
Тальма Франсуа-Жозеф (1763–1826) – французский трагический актер, стремившийся преодолеть холодно-условную классическую традицию исполнения трагедийных ролей, добиваясь выразительно-эмоциональной мимики, интонаций, жестов. Добиваясь сценического реализма, отказался от придворных костюмов XVIII в. в ролях античных героев. В годы революции выступал в пьесах революционного содержания. Кенелм, зная о Тальма только из книг, мог спутать свидетельства о нем. Дело в том, что в пьесах, где Тальма играл Юлия Цезаря, нет сцены и реплики, подобных описанным в романе. Но на современников Тальма большое впечатление производило исполнение им роли одного из героев древнего Рима, Манлия, в трагедии французского драматурга Антуана Лафосса (1653–1708) «Манлий Капитолийский», которая именно благодаря таланту Тальма держалась на сцене. Узнав о предательстве, совершенном его лучшим другом Сервилием, Манлий, встретясь с ним, протягивает Сервилию изобличающее его письмо, произнося: «Что ты скажешь на это?» Описание этой сцены, потрясавшей зрителей, Кенелм мог прочесть в книге французской писательницы Жермены де Сталь (1766–1817) «О Германии».
Что ты на это скажешь, Брут? (фр.).
