дышавших вблизи нее, женщин, на чьих волосах она училась заплетать косы. Рядом маячила Иза-Мари – белая как снег, одинокая в школе, одинокая на дороге, когда мальчик принес ей стихи. И Джуд уходил. Так что Иза до поры выжила. Он вспомнил, как его дед спасался от боли потерь пьянством. Он купил на распродаже дюжину бутылок, заставил себя пить и пил, пока это не вошло в привычку, – и все для того, чтобы Иза преодолела свой самый страшный страх.
Дни проходили от тумана до полного забытья, Джуд ходил сонный, пока не опохмелялся, и работал в этом промежутке прояснения сознания. Иногда он отмечал в Изе черты ее матери, словно та смотрела на него умными глазами, видя, какой он дурак. Но когда просыпалась его хмельная полуночная ярость, прирожденная мудрость Изы уступала место страху. С годами круговерть мыслей, хоть и ослепленная страхом неизбежной потери дочери, подсказала ему, что сделать, чтобы не потерять Изу, как он потерял Иза-Мари.
В своих снах он слышал имена, произносимые грубым голосом деда – Гаспе, Кэп-Чат, Ле Мекин, Сент-Анн-да Мон, Ривьер-а-Клод. Утерянные косточки и гнев Луизы больше ему не снились. Во сны приходил северный воздух, река Святого Лаврентия, похожая на каменное русло, широкая, покрытая рябью, решавшая, как ей согнуть деревья, изгибы дорог. Он просыпался, задыхаясь в тишине.
Иза, взрослея, старательно исполняла перед зеркалом обряды, включавшие в себя не только макияж или восхищение собой, но и тщательное создание лица, которое обещало стать похожим на материнское. Ее бледные губы и странные отметины на бедре были загадкой. Она унаследовала ресницы Джуда, но еще одним наследством стал шрам на носу, как у отца, – она заполучила его, когда, четырехлетняя, мешала рубить дрова. Голодная девочка стояла слишком близко, и щепка слегка задела лицо. Она заплакала, а он только бормотал: прости, прости. Она перепугалась, видя его испуг, вызванный глубокой раной. Он раскрасил ей нос йодом из ветеринарной аптечки. Барбара сказала, что она похожа на клоуна, но Иза даже не улыбнулась.
Однажды в школьной библиотеке она нашла книгу о людоедах и больше от нее не отрывалась. Помимо обрядов и храбрости ее поразило, что они ели друг друга, чтобы перенять силу врага. Она воображала, как, после того как ее съедят, она будет смотреть глазами каннибала и видеть мерцающий свет. Что случилось с силой матери после того, как она умерла? Может, она развевалась, как простыня на бельевой веревке, а потом улетела, точно красная пыль из-под колес проезжающей машины? Если бы она съела маму, стала ли бы она умнее и крепче и знала ли, кем станет, с большей точностью, чем предсказывали школьные тесты, библиотекарь, секретарша или помощник учителя?
Несколько раз Иза слышала, как Джуд что-то бормочет о дядьях и их потомстве, о силе деда, о боях на пристани и работе в поле. Она слышала достаточно французского, чтобы понимать и даже чуть-чуть говорить. Перед каникулами, когда одноклассники рассказывали о семейных праздниках, она им завидовала. Что случилось с родственниками, которых описывал Джуд? Теперь, когда отец напивался,
