мешок и почему-то постоянно оглядывается по сторонам, будто её кто заметит за непристойным занятием.
Вот мешок полон, она завязывает его шпагатом и вскидывает на горб. Мешок необыкновенно тяжел и почему-то мягок, словно в нем не поленья, а сырая мякина. И вдруг день сменяется ночью, безлунной, беззвездной, совершенно черной, но она, как кошка, все видит вокруг себя. Маша тащит свою тяжелую ношу к оврагу, куда все жители окрестных домов сбрасывают мусор, ставит мешок на самый край косогора, развязывает, и из него вываливаются разрубленные, окровавленные части человеческого тела: руки, ноги, туловище, голова. Она не узнает в темноте, чье это тело, но своим материнским чутьем догадывается, что это тело её родного сына, её Сашеньки…
Маша будто со стороны слышит свой нечеловеческий крик и просыпается. Господи, что это такое!? Она резко села на кровати, по привычке хотела прибрать волосы и руками почувствовала, что они стоят. Она стала их судорожно приглаживать, но они снова вставали, словно щетина на одежной щетке.
В ужасе она снова попыталась закричать, но из её горла вырвался лишь хрип – голоса не было. Значит, она на самом деле кричала, когда видела свой жуткий сон, и сорвала голос. По всему её телу пробежал озноб, превратившийся в дрожь. Сумасшедшими глазами Маша пыталась найти что-то на стене, в углах и хрипела:
– Господи, Боже мой, спаси, сохрани моего единственного сыночка, мою единственную кровиночку! Возьми, Господи, мою жизнь, если тебе уж так нужна чья-то жизнь, только не трожь! слышишь! не трожь моего Сашеньку! Господом Богом тебя заклинаю! Ведь у меня никого же больше нет! Ну никого, слышишь? Оборони его, Господи, от всякой напасти и зла, от пули и хвори, от лихих людей и недругов! Спаси его, Господи, умоляю – спаси, и я ничего больше у тебя не попрошу! Спаси его, и я буду вечной твоёй рабыней! Cохрани его, Господи!… Спаси!… Спаси!…
А потом она потеряла сознание. Сколько она пролежала у кровати, Маша не помнила, должно быть, не менеё часа, потому что, когда она открыла глаза, за окном уже занималась молодая синяя заря, а она сама успела продрогнуть на холодном полу. Она долго пыталась вспомнить, почему тут оказалась, а когда вспомнила, вдруг заплакала: тихо, облегченно, будто кто-то снял с неё этот кошмарный ночной груз.
Окончательно успокоившись, Маша села на край кровати, накинула на себя одеяло и снова стала шарить по комнате глазами. В комнате, кроме кровати, стоял старый трельяж, уставленный косметикой, среди которой тикал будильник и лежала раскрытой книга Поля Феваля «Горбун», которую она уже месяц читала перед сном и называла сонником, кресло, ободранное на боку пропавшей год назад кошкой, и бельевой шкаф. На стенах висели портреты родителей в коричневых лакированных рамках и Сашки, когда ему исполнилось шестнадцать, часы с боем, подаренные ей на сорокалетие, ковер, который в дни всеобщего дефицита она в последний момент вырвала у бойкой бабенки, залезшей за товаром вне очереди, объемный плакат с котятами, книжная полка со старыми Сашкиными учебниками и тетрадями, овальное зеркало, в котором она старилась день ото дня.
