в танке, или просто спит, усталый и замученный, не обращая внимания на эту условную смену дат. У него сейчас могут быть только две даты: жив или… Маше даже в душе ужаснулась: нет, нет, второй быть не должно, не будет никогда, никогда, никогда!
Маша вспомнила, что когда Ксения подарила Сергею Мефодьевичу мясницкий аргентинский нож в кожаных ножнах с сыромятным ременным плетением, как зажглись его глаза. А потом он показывал им свою коллекцию ножей, которая занимала целую комнату, и они были повсюду: на стенах, в шкафах, в старинных комодах. Сергей Мефодьевич рассказал, что его коллекция началась с немецкого штыка, который ему пытался всадить в рукопашной один фашист. Нож скользнул по железному портсигару, лежащему в нагрудном кармане, пробил телогрейку, содрав клок мяса с груди, и застрял в ватине. Пока фашист пытался вытянуть своё оружие назад, молодой Сергей успел схватить того за глотку и переломить хрящ. Этот штык он тогда оставил на память.
А потом Ксения с Павлом где-то уединились, а Маша рассказывала Сергею Мефодьевичу о своей беде. Хозяин был прекрасным слушателем, он не перебивал и не требовал разъяснений. Лишь в перерывах, когда Маша умолкала, собираясь с мыслями, он задавал наводящие вопросы. Выслушав её историю, он сказал:
– Вот что, душенька, обещать я тебе ничего не буду. Хоть я и генерал, – а генералов в отставке не бывают – и у меня много связей, но, сама понимаешь, годы уносят друзей и бывших сослуживцев в мир иной. Скоро я сам там буду. Вот это правильно, что ты мне не говоришь, мол, вы ещё молодой, здоровый, проживете ещё о-го-го сколько! Нет, душенька, у всего свой срок. Сейчас новогодние каникулы, и продлятся они ещё дня четыре, так что на работе вряд ли кого застанете. В разные общественные приемные ходить не советую, они созданы для отвода глаз, чтобы угодить разным правозащитникам, которые борются не только с неугодным им режимом, они борются с любой властью, какая бы хорошая она не была. У этих людей такая харизма – бороться, бороться и ещё раз бороться. А с чем или с кем – это неважно.
Скоро появилась Ксения, розовая от румянца и довольная, словно мартовская кошка. У неё даже голос помягчел, она только что не мурлыкала и не терлась об Павла, который появился вслед за ней с таким невинным видом, будто они игрались в кошки-мышки.
Провожал их один Павел. Сергей Мефодьевич расцеловал обеих у порога и сказал, что с недавних пор после виновозлияний его почему-то тянет не к женщинам, а ко сну. Москва не спала, она гуляла, смеялась, дралась, кидалась в снежки, влюблялась, сходила с ума, пела, плясала, иногда ругалась и снова мирилась. Работали все бары, кафе и рестораны, стараясь опустошить кошельки благодушных горожан. Улицы сверкали разноцветными огнями реклам, ёлочных гирлянд, фейерверков, фонарей и человеческими улыбками.
И никто ещё не знал, что главный генерал страны в эти минуты на улицах Грозного преподносил себе подарок к дню рождения и отмечал новый год фейерверками из орудий, кострами из бронетехники и живого человеческого
