вопросом старшина:
– А ещё мы слышали, Емелька, что под Таганьим Рогом ты будто подговаривал казаков бежать на Кубань. Правда это?
Емельян повернулся, насупился:
– Наветы всё это. Ветер-то свистит, да кто его поймёт, о чём он. Наветы это всё, истинно вам говорю. Ну, прощайте, братцы.
Когда Пугачёв вышел, старшина вздохнул:
– Сразу видно – Разина порода. Эх, зря мы его отпустили, уйдёт ведь в степи. Ведь не зря же слух ходил, что шатался он по скитам да станицам, смущал народ нечестивыми речами. Уйдёт ведь.
– Это да, в Емельке семя Разино произрастает. Ну, ничего, – отозвался атаман. – Пусть волю почует. Вот ужо прискачет Спирька Голоштанный, он-то всё видел и слышал. Уж он-то докажет.
Придя домой, Емельян долго в задумчивости сидел за столом. Глаза его рысями бегали из стороны в сторону, словно выслеживали дичь, а кулаки тёрли столешницу, будто крутили мельничку. Софья заметила его мрачное настроение, испугалась:
– Не случилось ли чего, Емелюшка?
– Ничего-ничего! Привязались вот, дай им покупную грамоту на лошадь, да всё тут. Что ж, надо ехать. – Он встал. – Ты вот что, Софья, приготовь мне что-нибудь в дорогу.
– Когда едешь?
– Сегодня.
– Да что ж ты в ночь поскачешь, подождал бы до утра.
– Днём гнётко и жарко, а в ночь-то в самый раз будет, – возразил Емельян. – Да и коню легче будет.
Софья долго смотрела на мужа и вдруг заплакала.
– Ну, чего ты разревелась?
– Тяжко мне, – призналась Софья. – Сердце моё беду чует. Да и ворон этот.
– Какой ворон? – насторожился Емельян.
– Днём сегодня, пока тебя не было, над нашим осокорем ворон летал. Да так каркал, так каркал, словно беду накликал. Аж душенька моя насторожилась.
Емельян подошёл к жене, прижал её голову к своей груди.
– Ну вот ещё, нашла чем заботиться. Что ворон, он полетает-полетает да улетит. – Неожиданно он запел:
– Что ты вьёшься, вороночек,
Над погорушкой в степи:
Или ждёшь ты чёрных ночек,
Или кликаешь беды.
Пугачёв легонько отстранил от себя жену.
– Ну, всё, всё.
В ночь Пугачёв ускакал из станицы, поехал не через заставу, а вдоль по Дону, через ракитовые колки. Въехал на холм, остановился, долго смотрел на родную Зимовейскую станицу, словно прощался с ней навсегда. Потом усмехнулся и сказал неизвестно кому:
– Так-так, атаман. Значит, говоришь, то ли ещё будет. А и правда, не тряхнуть ли нам Москвою.
Пугачёв тронул поводья, развернулся на месте и осторожно стал спускаться с угорья.
Ранним утром в доме Пугачёва раздался требовательный стук. Проснувшаяся растрёпанная Софья открыла дверь. В избу ворвались казаки. Старшина грозно спросил:
– Софья, где твой муженёк? Разбуди-ка его.
– Так
