никто ему не помешает, ясно тебе? А если он про тебя десять лет не вспоминал, так, значит, и не больно надо ему было. А ты вокруг себя ничего не видишь, только о себе и думаешь… Я для тебя, а ты…
– Пусти меня! – всхлипнув, рванулась Катя. – Пусти, гад! Ты все врешь! Он меня любит, любит, ясно тебе? Он ждет меня. А ты… Проваливай отсюда, видеть тебя не могу!
Она наконец вырвалась и побежала, не разбирая дороги, отчаянно глотая рвавший легкие воздух. Едва успела отпрыгнуть от поворачивавшей во двор машины, зацепилась футболкой за кусты, обдавшие ее дождем холодной росы. В груди было так больно, словно ее проткнули насквозь. Ветер бил в лицо, и слезы не катились по щекам вниз, а бежали куда-то в стороны, к вискам.
– Стой! – услышала она за спиной дяди-Гришин окрик. – Ну стой же ты, малахольная!
Катя побежала быстрее, но он настиг ее, дернул за футболку. Ее рвануло назад, потом вперед. С размаху она впечаталась в его грудь, ударилась лбом о плечо. Закричала, заплакала уже навзрыд. Дядя Гриша обнял ее одной рукой, другой гладил по волосам, приговаривал:
– Ну, тише, тише, что ты, маленькая моя… Ну, прости ты меня, дурака, я со зла сказал. Ну, хочешь я самому себе по роже дам, за то, что тебя обидел, а? Сам думал: никому тебя в обиду не дам, и вот же…
– И ты меня прости, дядь Гриш, – всхлипнула Катя. – Что я этой Наде наговорила всякого… Мне просто так обидно было, что ты про меня забыл. Я думала, ты меня предал…
– Ну что ты, дурочка, – тепло улыбнулся он. – Вот специально тащился с тобой в такую даль, чтобы тут тебя предать. Сочиняешь тоже… Ну, чего теперь говорить-то. Пойдем, что ли? Адрес-то у тебя, блокнот не забыла?
– Здесь он, – Катя, вытирая глаза, кивнула на болтавшийся за спиной рюкзак. – Я с ним не расстаюсь теперь. Он… про всю мою жизнь, понимаешь?
– Понимаю… – кивнул Гриша. – Ну, пошли. Теперь уж вроде адрес верный должен быть.
В начинавшем просыпаться утреннем городе пахло речной водой, солнцем, асфальтом. Над головой мягко шелестели разлапистыми листьями каштаны. Катя и дядя Гриша отыскали дом, указанный в адресе, который дала им Надя.
Катя на секунду замерла у обитой черным дерматином входной двери в квартиру.
Неужели вот он – конечный пункт ее поисков? Неужели сейчас ее обнимет ее отец – тот человек, что поднимал ее на руках к потолку, тот, что написал в письме «поцелуй маленькую доченьку»?
Григорий нажал на кнопку звонка.
Птичья трель разнеслась по сонной квартире. Не открывали долго. Они позвонили еще раз. Наконец за дверью послышались шаркающие шаги и недовольный голос просипел:
– Ну, щас, щас… Кого там принесло в такую рань?
Катя почти перестала дышать.
Дверь распахнулась – и на пороге появился заспанный мужчина, распространявший вокруг себя запах перегара. Он стоял перед ними в трусах и небрежно накинутой на плечи расстегнутой рубашке, босиком, и пытался справиться с зевотой. Худой, даже, пожалуй, субтильный, но с намечающимся дряблым брюшком. Черты лица
