думал он. Взрослый, его сверстник, а не Питер Пэн из опусов Иззи.) – Да и потом, я не единственный. А Морис, а Джимми?
– Морис увильнет от любой опасности, вот увидишь, – сказала Урсула. – Но Джимми, думаю… О боже, не могу представить Джимми с оружием в руках – для меня он еще ребенок.
– Ему уже почти двадцать, – с нажимом проговорил Тедди.
Обед прошел вяло. За столом их было всего трое (вместе с кухаркой Бриджет – четверо, но она не считалась). Ели ягненка с картошкой и каким-то вязким гарниром из стручковой фасоли со своего огорода, а потом Бриджет грохнула перед ними овальное блюдо с рисовым пудингом:
– Спасибо этим чертовым немцам – пудинг пересох.
– Зато теперь Бриджет сможет винить за все свои промахи кого-то еще, кроме мамы, – сказала Урсула, когда Тедди в телефонном разговоре передал ей эту фразу. – Знаешь, будет много крови, – с грустью прибавила сестра.
Казалось, ей стало известно очень многое. У нее, разумеется, «были источники», включая «мужчину из Адмиралтейства».
– Как твой коммодор? – спросил Тедди, понизив голос: Сильви находилась поблизости.
– Да все так как-то… Женат, – беззаботно сообщила Урсула.
«Не судите, да не судимы будете», – сказала она Тедди, когда посвятила его в свой роман. Тедди был поражен при мысли, что его сестра – гулящая, женщина на стороне. К концу войны ни мужчины, ни женщины его больше не поражали. Равно как и все остальное. Здание цивилизации, как выяснилось, было построено на зыбкой почве из песка и фантазий.
После обеда Хью и Тедди снова долго пили виски, а потом еще – перед ужином, и у обоих вид был весьма помятый, а ведь Тедди еще предстояло ехать в Лондон. «Утром опять в банк», – подумал он, но решил в обеденный перерыв найти военный комиссариат, чтобы записаться добровольцем, и этот мир, возможно, будет «перевернут», как пелось в старинной балладе, но уж точно сдвинется с места.
– Эта «баллада» выражала сетование, а не ликование, – сказала Урсула. Иногда она могла быть педанткой почище Нэнси. – Рождество погибло в битве при Нейзби. – Сестра на тот момент еще не стала пуританкой, но впоследствии на нее повлияла война.
Перед расставанием Сильви прохладно чмокнула Тедди в щеку и отвернулась, сказав, что не собирается говорить «прощай»: это звучало бы «слишком безнадежно»; впрочем, Тедди отлично знал, какую драму может разыграть его мать – ей только дай волю.
– Я еду поездом в девятнадцать двадцать, и всего лишь на Марлибон, а не в преисподнюю, – сказал он ей.
– Это пока.
Хью примирительно похлопал Тедди по спине:
– Не обращай внимания. Береги себя, Тед.
Это отцовское прикосновение стало последним.
Тедди в сумерках поплелся переулком на станцию и, только заняв свое место в вагоне второго класса, сообразил, что не из-за отцовского виски его так тошнит и лихорадит, а из-за коклюша Нэнси. Из-за проклятой болезни его потом с месяц не брали в армию, и даже когда
