Название его я не запомнил: всё-таки был ещё слишком мал. Теплоход был забит "под завязку", но груз был исключительно мирный: во внутренних каютах разместили раненых, а семьи – женщины, дети, пожилые люди – расположились на палубе и в надстройках. Мы оказались на самой верхней палубе.
Вечером теплоход под звуки оркестра отчалил и взял курс на Новороссийск. Всё шло чудесно. Погода была тихая и тёплая, море, как чай на блюдечке, ровное, на небе ни облачка. Отоспавшись за спокойную ночь, я вместе с другими ребятами "маялся дурью", бегая туда-сюда, хотя родители на нас в гневе покрикивали. И вдруг, почему-то тревожно оживились родители и экипаж теплохода: стали готовить шлюпки к спуску, раздавали спасательные круги и пояса. Люди стали вглядываться в море, а мы, мальчишки, протиснулись к леерам и увидели там причину волнений. Недалеко от борта теплохода, метрах в двухстах из воды торчал перископ подводной лодки. Она двигалась параллельно судну, а глазок перископа уставился в нашу сторону. Потом он исчез, и на теплоходе в ужасной суматохе поднялась тревога, если не сказать паника. Но её не было, поскольку бежать было некуда. Затем всё как-то стихло, все напряглись в ожидании взрыва торпеды. Но взрыв пока велел ждать, а дети толпой бросились к другому борту. Перископ был теперь там, он спокойно резал воду, а из бурунчика воды на теплоход опять смотрел чужой глаз. Это длилось недолго. "Глаз" исчез, но ужас в ожидании взрыва ещё более усилился. Мать крепко прижала меня к себе, крепко-крепко, чего она обычно не делала, а из глаз её текли слёзы. Она понимала, что шансов на спасение у нас не было: она в особом положении, а я, как она думала, не умею плавать, а до берега было километров пятьдесят. Все на судне напряглись, тоже хорошо понимая, что чудес на свете не бывает. Взрыва однако не последовало, лодка исчезла, и люди стали приходить в себя. Минут через десять в воздухе появился наш самолёт, а вскоре подошёл и военный корабль. Мы окончательно пришли в себя, всё ещё не веря спасению, всё казалось невероятным: ну не мог, казалось бы, командир-фашист пожалеть массу бегущих от войны людей и не торпедировать прекрасный большой теплоход. Скажете, что у него, возможно, не было торпед, но… он по тихой воде мог спокойно всплыть и расстрелять нас из пушки, поскольку сопровождения у нас не было, и помешать этому никто не мог.
Событие это, преследуя меня по жизни, перевело меня в разряд юноши, поскольку я, как ребёнок, не просто столкнулся с фактом, но стал над ним думать во взрослом, можно сказать философском, плане. До меня стало доходить, что всё в конечном счёте решает человек. Командир немецкой подводной лодки мог нас либо потопить, либо пожалеть. Разглядывая теплоход со всех сторон, он, конечно, решал сложную, не только профессиональную, но и большую нравственную задачу: он видел в перископ прекрасную цель, которую он должен и мог расстрелять. Но он видел и множество людей, которые при этом должны были погибнуть. Крутя перископ, а затем и лодку вокруг цели, командир, конечно же, спорил сам с собой и наверняка со старшим помощником, который тоже прикладывался к перископу.
