пару часов после моего звонка Плешкову все завертелось в обратном порядке. Сказался его авторитет. Перезвонил Гаврилов, обозвал меня нехорошими словами и сказал, что гроб с телом Ерохина разрешили поставить в клубе. Громов по секрету сообщил, что Плешков уже поднажал на военную прокуратуру так, что она дело срочно переквалифицировала из самоубийства в гибель на рабочем месте по неосторожности.
– Теперь семья будет пенсию получать, а то ведь без копейки могла остаться.
Наталья запротивилась, но ее уговорили, и она устало согласилась:
– Только после всего хочу в церкви отпевание провести. Он в душе православным был.
Громов замахал руками:
– Очумела, баба! Какая церковь?! Нам тогда кранты! Неужели непонятно?!
Но здесь лейтенанты Наталью поддержали, сказали, что если надо, гроб на плечах понесут до церкви. Договариваться со священником Громов послал Семенова. Тот вскоре вернулся, удручающе пожал плечами:
– Извините, прав Сорокин, самоубийц церковь не отпевает. Священник начал расспрашивать, крещеный ли был покойник, а я откуда знаю, крещеный он был или нет. Короче говоря, попал я впросак, да такой, что от стыда впору сгореть. Поп спрашивает, а сам я когда-нибудь бывал на церковной службе или хотя бы для успокоения души заходил в храм?
– И что?
– Да ничто! Вот о Боге вспоминаем в последнюю минуту. Одним словом, поп сказал: «Хороните так, как хоронили доселе». Нательный крестик мне дал, я машинально сунул в карман, он головой покачал. Что мне с этим крестиком делать, не на шею же его вешать?
– Но и в кармане не носят, – нахмурился Парамыгин, – да, покатилася торба с великого горба… Значит, могилу звезда увенчаем? Несчастливой она для него оказалась.
На прощание с Ерохиным пришло столько людей, что полковой клуб не смог всех вместить.
Как только вынесли гроб, над военным городком прокатились мощные глухие раскаты. Даже дома вздрагивали от небесных залпов. Мгновенно поднявшийся ветер взвихрил легкую пыль, перевернул несколько урн. Над строевым плацем выхваченная из мусора закувыркалась, пролетела скомканная «Правда» и шмякнулась об угол клуба, прилепилась к нему, затем вырвалась оттуда, опять закружилась и с размаху влетела в аккуратно подстриженные кусты сирени, там и затаилась. Где-то послышался сильный хлопок, долетел звон разбитого стекла. Через мгновение сверху по городку полосонули косые струи. Узенькая улочка, вившаяся между железобетонными домами, наполнилась до краев и превратилась в кипящую кастрюлю, которую забыла снять с огня куда-то убежавшая по своим делам хозяйка. Гроб спешно занесли обратно, пережидали, пока уйдет гроза. Народ судачил, к чему бы это. Стремительные арыки с веселым клекотом тащили в реку мусор. Капало с крыш, с деревьев, с цветов на клумбах. По лицам стекали то ли капли, то ли слезы. Лейтенанты, для них это были первые в жизни похороны, отказались от подставки, на руках вынесли гроб и понесли на плечах до самого КПП. Заместитель начальника политотдела Баулов что-то суетливо нашептывал каждому на ухо. Нашептывание билось о молодые непроницаемые
