подкреплённая выразительными движениями рук, завораживала: она то заламывала их, словно в молитве, то обращала к зрителям, то проводила по контуру тела, подчёркивая пышные формы, и напомнила камлающего шамана, приближающегося к стадии единения с духами природы. Однако экспрессивность подачи информации плохо вязалась со смыслом: сколько Эжен ни пытался понять, о чём идёт речь, так и не смог. А речь шла о Каннском фестивале, из которого искусствовед надёргала кусков, и говорила о таких тонкостях, словно все присутствующие были его непосредственными участниками. Она то и дело перескакивала на неизвестные широкой публике фильмы, где находила смелые решения соединения несоединимого: мужского и женского, любви и ненависти, и даже иудаизма с мусульманством. Однако, несмотря на всю абсурдность, благодаря интонации и жестам антропологическая и религиозная химеризация казалась весьма убедительной. Имеющий опыт деловых переговоров Эжен даже позавидовал её способностям: «И впрямь, неважно – что, важно – как!» – восхищённо подумал он.
Разгорячённая речами, киновед ничего не видела перед собой, и только когда Граба поймал её взгляд, поперхнулась, изменилась в лице и замолкла. Переведя дыхание, она объявила перерыв. Слушатели стали разбредаться по комнате.
С улыбкой и распростёртыми объятиями Граба направился к сестре:
– Шалом, Ада!
– Здравствуй, Саша, – сухо произнесла она. – Какими судьбами?
Улыбка покинула Грабу:
– По делам. У тебя всё хорошо?
– Хорошо. А у тебя?
– Великолепно.
Разговор не клеился, что обычно бывает, когда люди говорят не то, о чём думают, и тогда вмешался Эжен:
– А у нас к вам дело.
Сказав, что их интересует живопись, он узнал у неё адрес художественного салона, хозяйкой которого была некто Тамара Рафаиловна Шумайлис, друг и кормилица всех художников города. Со слов Ады, Шумайлис тридцать лет занималась продажами картин, и как никто могла бы быть им полезной. Поблагодарив Аду, друзья покинули клуб и направились в отель.
– Интересные у вас отношения… – заметил Эжен.
– Это всё из-за Израиля. Меня подбила уехать, а сама не смогла, вот и обижается. Да и что ей там делать? Критиканов, пардон, искусствоведов там и без неё хватает.
Когда они подошли к отелю, дверь открыл невысокого роста черноволосый швейцар с усиками «а-ля мерзавчик». Он тут же спрятал лицо вниз и внимательно посмотрел им вслед.
6
На следующий день компаньоны были в художественном салоне. Тамара Рафаиловна, статная женщина в годах, с орлиным носом и причёской как у породистого пуделя, при виде гостей мило улыбнулась и сразу распознала в них приезжих:
– И откуда к нам приехали, гости дорогие?
– Да мы почти местные, – разглядывал Граба картины.
Возле незамысловатого пейзажа без
