Гуманоид с лёгкостью отшвырнул меня, и я услышал пронзительный крик Нильса.
Мальчик пытался обогнуть кресло пришельца и бежал в моём направлении.
– Нильс, – позвал я. – Не переживай, всё будет хорошо!
Меня развернуло, и перед глазами открылся развороченный зад инопланетного корабля. Куда теперь? Туда? Обратно в космос?
Внезапно из пола выросла прозрачная стена, отрезавшая кабинку от вакуума. Пыхтя от тяжести скафандра, я развернулся. Нильс барахтался в углу. Вероятно, огромный рептилоид и его отшвырнул.
Гуманоид возвышался в пилотском кресле и щёлкал тумблерами. С потолка ударили белые струйки пара. В скафандр не просочилось ни звука, лишь тоненькие всхлипы Нильса.
Божечки, как же это всё страшно!
– Папа, он нас теперь убьёт? – спрашивал сын.
– Я… я… – что мне ответить? Какие страшные швы на животе или о том, что выпали кишки, но всё будет хорошо. – Не знаю. Давай пока не будем шевелиться и посмотрим, что будет дальше, – закончил я предложение.
– А если он нас убьёт? – простонал Нильс.
Я проверил количество кислорода в баллонах скафандра и решил, что нас скорее всего настигнет участь мучительнее.
– Давай успокоимся, – сказал я. – И просто подождём.
2
Мы летели.
По крайней мере, я так думал. Звука из внешнего мира покинул уши ещё несколько часов назад, за узкими иллюминаторами корабля виднелась лишь тьма космоса, разбавленная разряжёнными золотистыми лучами, а гуманоид сидел за пультом. Он иногда поворачивал штурвал. За его широкими плечами я не видел ни одной кнопочки, лишь редкое шевеление мышц.
У космических кораблей нет колёс, ибо без гравитации они бессмысленны. Штурвал лишь управлял подачей напряжения в двигатели. Повернёшь налево, ослабнет правый двигатель, а левый под своей силой начнёт тебя разворачивать. И наоборот. Так устроены земные корабли, но кишки инопланетной посудины могут быть сотканы совсем иначе.
Лоб покрылся потом, и я взглянул на индикатор кислорода.
Пора.
– Нильс, – зову. – Я люблю тебя.
Я постарался повернуть голову, чтобы увидеть моего мальчика. Груда скафандра притаилась в соседнем углу. Через шлем я мог различить только нос Нильса и виток чёрных волос. Волосами в маму пошёл.
– Пап, у нас заканчивается кислород, – слышу голос сына.
– Я знаю, – отвечаю и расстёгиваю первый замочек, удерживающий шлем. Раздаётся тихий плач Нильса.
– Пап. Я боюсь.
А я молчу. Я не знаю, что придумать, какую отговорку изобрести. Но и становиться хмурой мамой, которая причитает: как всё страшно, – я тоже не хочу, поэтому расстёгиваю второй замочек.
– Нильс, лучше так, – говорю.
Реальность теряет смысл. Я смотрю в никуда, поглощённый всеобъемлющей пустотой.
