что он теряет интерес к беседе о Шеверелл-Маноре. Разговор стал отрывочным, мысли Робина бродили где-то далеко, пока они с Родой не принялись за кофе. Тут он поднял на нее глаза, и ее снова поразили глубина и чистота их почти нечеловеческой синевы. Сила его пристального взгляда лишала воли. Протянув над столом руку, он сказал:
– Рода, поедем сегодня ко мне. Сейчас. Прошу тебя. Это важно. Нам нужно поговорить.
– Но мы ведь поговорили.
– В основном про тебя и про Манор. Не о нас.
– А разве Джереми не ждет тебя? Разве ты не должен обучать своих клиентов тому, как справляться с приводящими их в ужас официантами и пробками в винных бутылках?
– Те, кого я обучаю, обычно приходят вечером. Прошу тебя, Рода.
Она наклонилась – поднять сумку.
– Прости, Робин, но это невозможно. Мне еще через многое придется пройти до отъезда в Манор.
– Это возможно. Это – всегда возможно. Ты хочешь сказать, что просто не хочешь ко мне поехать?…
– Это возможно, но в данный момент неудобно. Давай поговорим после операции.
– Это может быть слишком поздно.
– Слишком поздно для чего?
– Для очень многого. Неужели ты не понимаешь – я боюсь, что ты собираешься меня бросить. Ты собираешься круто изменить свою жизнь. Может, ты захочешь избавиться не только от своего шрама.
Впервые за все шесть лет их отношений в их разговоре прозвучало это слово. Негласное табу, установившееся между ними, было нарушено. Встав из-за стола (по счету было уже уплачено), Рода сделала усилие, чтобы в ее голосе не звучало возмущение. Не глядя на Робина, она произнесла:
– Мне очень жаль, Робин. Поговорим после операции. Я собираюсь взять такси и поехать в Сити. Хочешь, я тебя куда-нибудь подброшу по пути?
Вопрос был привычным – Робин никогда не ездил на метро.
Однако не к месту произнесенное им слово все испортило. Он отрицательно покачал головой, но ничего не ответил и молча последовал за ней на улицу. Там, когда они уже собирались направиться каждый своим путем, он вдруг сказал:
– Когда я с кем-нибудь прощаюсь, я всегда боюсь, что больше не увижу этого человека. Когда моя мама уходила на работу, я смотрел из окна, как она уходит. Я до смерти боялся, что она не вернется. Ты когда-нибудь чувствуешь такое?
– Нет. Только если человеку, с которым я расстаюсь, за девяносто и он хил или страдает неизлечимой болезнью в терминальной стадии. Мне не девяносто, и я не больна.
Однако, когда они наконец расстались, Рода остановилась и впервые за все время обернулась – взглянуть на его удаляющуюся спину, и смотрела, пока он не скрылся из виду. У нее не было страха перед операцией, не было предчувствия смерти. Мистер Чандлер-Пауэлл сказал, что всегда есть некоторый риск при общем наркозе, но в руках таких экспертов это можно было сбросить со счетов. И все же, когда Робин скрылся из виду, а Рода повернулась – идти своим путем, она на миг испытала тот же иррациональный страх, что и он.
5
