оказался не почтальон и не сосед, а именно такой – непривычно бледный, взъерошенный и странно-помятый – Гарри.
Гарри с папкой в руках.
– Возьми, Лайза, возьми! Ненадолго! Не могу хранить это у себя.
Она упорствовала с решимостью барана: что за секретность, почему не оставить в камере хранения, почему не доверить кому-то другому? Что внутри? Зачем, ей, Лайзе, лишние проблемы? Наверняка это не счета за электричество и не любовная переписка вахтерши Дэйзи Огринс с уборщиком Клаусом. А если так, то не пошел бы ты, Гарри, к черту?
Нет, внешне она старалась быть вежливой. Учтивость помогала скрыть нахлынувший страх, особенно когда Гарри перешел на откровенный шантаж:
– Дайкин, я прикрывал тебя перед шефом, помнишь? Когда ты решила пропустить пару деньков, встретив того хлыща и уехав с ним к озеру. Помнишь или уже забыла?
Лайза помнила. В тот раз Олдридж действительно проявил понимание и наплел боссу с три короба о некой болезни, которая из-за высокой температуры приковала его коллегу к постели почти на трое суток. Даже помог со справкой от несуществующего доктора.
Гарри трясся, потел, дрожал и запугивал. Он махал перед лицом странной папкой до тех пор, пока она не взяла ее.
Всего лишь на двенадцать часов, так он сказал.
– Я заберу папку утром. Не оставляй ее без присмотра и не открывай. Это все, что от тебя требуется.
Когда дверь захлопнулась, Лайза осталась стоять в коридоре с полотенцем в левой руке и белым картонным прямоугольником в правой.
За воротник махрового халата с мокрых прядей стекала вода.
Лайза вкладывала деньги в две вещи: дизайн собственной квартиры и в нее – стоящую на обочине машину темно-синего цвета.
Мираж.
Многим казалось, обычный седан, ничего примечательного: как и у всех машин четыре колеса, четыре двери, багажник и капот. Да, они были правы – багажник и капот. Вот только что под капотом?
Почему они не могли выигрывать уличные ночные гонки, а она могла и даже выигрывала? Странное увлечение, не девчачье, но кого это заботит? Почему большинство автомобилей при дрифтах уносило в сторону, а Мираж оставался словно пришитым к дороге? Почему при полицейских разворотах он вел себя идеально точно: ни единого лишнего взвизга, ни сантиметра влево или вправо, ни хрипа двигателя?
Они не знали, а Лайза знала. Мираж был не просто машиной, он был другом, наслаждением, отдушиной, тайной любовью. На него уходила половина каждой зарплаты, на него тратилось столько времени, сколько не тратилось ни на одного бойфренда, но каждый вложенный цент, каждая минута того стоили. Да, часы на гоночных треках, оттачивание скольжения по боковой линии, множество повторений и поначалу неудачных попыток, два ремонта и несколько травм. Подумаешь… Кто-то играет в теннис, кто-то стреляет в тире, а она, Лайза, гоняет по ночным дорогам. Каждому свое. Она не собиралась ни объяснять подобное хобби, ни оправдывать его
