и кухней одновременно. Здесь всегда было светло, даже в пасмурную погоду, и, к удивлению, чисто, несмотря еще на одного соседа, не отличающегося аккуратностью.
Рустам придерживал в левой руке любезно предоставленный соседкой-воздыхательницей кусочек сломанного зеркальца, а правой аккуратно водил по щеке опасной бритвой. Зеркалом это было трудно назвать. Это был лишенный формы режущий предмет, с трещинами и пятнышками, которые невозможно было вывести. Им можно было даже убить человека, воткнув острие по самое сердце. Порой Рустам даже мысленно рисовал себе картины, как неразделенная любовь Симочки-соседочки может привести его к такому плачевному результату. Соседочка, конечно, на такое бы не пошла. Очень уж сильно она любила этого скромного, даже где-то робкого мужчину, с которым судьба начинала новую игру, в правила которой его должны были сегодня полностью посвятить.
– Какая же вы чудесная, Симочка, – Рустам был искренен. – Все чисто до блеска. Не знаю, в каком свинарнике мы бы жили, не будь такой хозяйки.
– У вас мятая рубашка. Ее надо погладить, – словно не слыша комплимента, отвечала соседка.
– Не стоит. Все равно останется под пиджаком и не будет видно.
– Как так возможно, Рустам? Такой красивый мужчина и будете ходить неглаженым. Не позволю.
Не получив еще официального разрешения, она поставила чугунный утюг на газовую плиту. Скрипнула дверь. Из комнаты напротив вышел еще один сосед. Личность неприятная. Рустам старался не здороваться с ним, не говоря о том, чтобы пускаться в дружеские беседы. Костлявый, словно перенес дизентерию, в грязной майке, которую Сима никогда бы не взялась стирать, рваных тапках, он мог достойно заменить пугало в огороде. Это не Рустам, а отброс общества, а у отбросов слуг не бывает, поэтому ему некому стирать, а самому неохота. Таких обычно селят с нормальными людьми, чтобы отбросы стучали на соседей в НКВД и передавали властям, о чем народ шепчется на кухне, в коридорах, спальнях. Налаженная система всесоюзного постукивания друг на друга себя оправдывала. Много ценной информации красные комиссары получали от таких пугал. Возможно, даже Привольнов имел беседу и с этим кадром, прежде чем выйти на прямой разговор с Керими. А что он вообще мог сказать про Рустама, если ничего про него не знал? Да черт с ним, лишь бы только не мелькал перед глазами. Несет от него за километр, как от помойки.
– Ты чего, ослеп? – взревела Сима, заметив, что сосед бросил окурок мимо мусорного ведра. Видно, дрожала рука с похмелья. – Не видишь пол чистый. Только убрала.
– Да пошла ты, – огрызнулся мужчина, раскрывая беззубую пасть.
– Подними, кому сказала.
Он хотел было зайти обратно в комнату, но женщина схватила его за шею, пригнув его голову к самому окурку.
– Подними, скот. Ты же меня знаешь, ублюдок, не отстану, пока не поднимешь. Бери свою поганую папироску и в ведерочко. Медленно и в ведерочко. В ведерочко, я сказала.
