всего пару чайных).
Вкусив эликсир, я сделался сонлив, вял и меланхоличен. Все стало мне как-то безразлично, дурные мысли отступили. Голова казалось пустой до звона. После этого, целую неделю, практически механически выполнял хозяйственные повинности. В свободные минуты просто спал. Причем, спал в любой позе – сидя, лежа, стоя. Может быть, даже спал во время движения – уже и не упомню.
Помню еще, что тем летом большую часть времени мы – я, жена и маленькая дочурка проводили в лесопосадке около дома. Читал книги, качал коляску, размышлял о своей судьбе. Иногда, когда эта рутина становилась совершенно невыносимой, выбирался в центр Рязани. Бродил по местному Кремлю, набережной, даже ездил к радиоинституту. Настроение, честно сказать, было тревожное и угнетенное. Не давала покоя неопределенность – что же мне делать дальше.
Наведывался к своему институтскому приятелю Александру, благо, что он проживал совсем рядом. Саша уже ушел из институтского ОКБ, куда мы оба так страстно стремились четыре года назад. Поставив жирный крест на научно-инженерной карьере, подался в комсомольские функционеры и числился комиссаром областных студенческих строительных отрядов.
Должность эта, как я понимаю, сугубо политическая. Вместе с Сашей даже пару раз в это лето ездил инспектировать подведомственные стройотряды, выбирая из тех, что квартировали в благодатных курортных уголках рязанщины. Особо запомнился визит в стройотряд мединститута, так как тамошние барышни встречали Александра особенно радушно.
Так пролетело лето. В начале сентября доложил своему микрошефу Анатолию Федоровичу о результатах поездки в Алма-Ату. Он загрустил. Сказал, что надо бы немного скорректировать тему. Потом, как мне кажется, просто стал от меня прятаться. Сентябрь и октябрь пролетели совершенно бездарно. Делать в институте становилось просто нечего. Очевидно, что я двигался «в никуда». Дальше была пропасть. Пребывание в аспирантуре при таком раскладе теряло всякий смысл. Что же делать? Вернуться назад с клеймом неудачника? Нет! Назад дороги нет! Куда угодно, но только не в Рязань….
Пребывая в полной растерянности, пытался найти какую-то точку моральной опоры. Я был практически один в этом громадном городе. Где-то по окраинам и пригородам пристроились некоторые институтские друзья. Была еще двоюродная тетка в Кузминках, то бишь, двоюродная сестра моего отца. Редкостная, надо сказать, стерва. Будучи молодой и расчетливой дамочкой, в середине пятидесятых, она выскочила замуж за старичка профессора весьма преклонного возраста.
Брак по расчету хорош, если расчет правильный. Однако, ее Казимир Иосифович, оказался весьма живуч и к моменту моего знакомства с ним этот брак продолжался уже более двадцати лет. Сидя в своей золотой клетке, тетка постарела, увяла и пребывала в постоянной женской депрессии. Видимо, единственной родственной ей душой был старый попугай – девочка, по прозвищу «Хорошка». Это мерзкая птица постоянно летала по профессорской квартире
