то, себя не помня, да в состоянии аффекта пребывая, за штурманский инвентарь схватились и на младшего коллегу замахнулись. Да на наше с вами удачное счастье пребывал рядом второй помощник ваш – мужчина во всех местах героический. И, стало быть, заслонил он от удара вашего могучего отрока сего злополучного лицом своим коровьим…» Тут малость запнулся я – чего дальше-то врать? «Ага! – говорю и, вроде как, с покаянием: – Я тут давеча у вас леер ржавый пошкрябал и нынче же хотел замазать его суриком. А тут сами знаете – шибануло, сурик-то возьми и пролейся. Ну, вы-то по запарке и в движениях… не заметили, стало быть… ну, и по склизкому делу, значит, равновесие-то потеряли и головой о переборку повредились. Ну и прилегли… ненадолго». Вроде как складно вышло. Тем более сурик тот с меня еще подкапывал и палубу на мостике изгадил изрядно. Ну, капитан посмотрел на меня подозрительно – не дурак же, чует не то что-то. Потом глянул снизу вверх на помощника и вроде как лестно ему стало. Как же, сам, мол, мал, да удал. Даже позу статуи Давида принял. Эвона как Голиафа местного отделал! В тот же день получили мы по радио распоряжение от руководства с берега – следовать в ближайший порт Готхоб для постановки в сухой док и производства ремонта судна. Уже к вечеру встали мы у причала пятым, считай, корпусом, а к утру уже подняли наш Барбос-Карабас в док. Весь правый борт от форштевня до середины корпуса, выше и ниже ватерлинии, имел вид маминой стиральной доски. Рельефно выпирали шпангоуты – рёбра корабельные. Смотрелось это жутковато, как-то по-человечьи. Смотрю, Витя Шептицкий подошел к днищу траулера. Невеселый. Стоит, смотрит на дело рук своих, а в шевелюре у двадцатилетнего пацана прядки седые.
Глава 10. Честный Урсус
– Что у вас, Устиныч, там дальше-то было с эскимосами этими гренландскими? – спросил я заинтересовано.
– Да уж было, – усмехнулся в сивые усы боцман. – И с эскимосами, и с эскимосками… Как налетели мы на махину ту ледяную, и как поставили тогда в Готхобе, Нууке по-эскимосски, нашего рыбачка в сухой док, я тебе уже рассказывал. Должен уже ремонт начаться, а капитан наш, Ромуальд Никанорыч, поутру получает радиограмму, а в ней говорится, что траулер наш под фрахт пойдет к датчанам на период летнего рыбного промысла. Экипаж наш остаётся на борту в прежнем составе, датчане же не дураки – русская рабсила завсегда ценилась: и работать умели, что бы там ни говорили, и стоит не дорого – по их понятиям, считай, даром. Ну, экипаж как узнал – возрадовался. Это же удача какая – под фрахтом у капиталистов поработать. Да на материке, чтобы под этот самый фрахт попасть, надо редким жуком быть, и нужные знакомства иметь, и нужных людей из рыбного министерства уметь крутым заморским презентом растрогать. А всё почему: да потому, что простой матрос за полгода иной раз тысячу долларов получал, а капитан порой и больше двух тысяч зелёных американских денег. На штурманца этого молодого после того, как он судовую обшивку ниже ватерлинии в стиральную доску
