будет называться «три пса».
Потом, взглянув в ещё не совсем понимающие, но предельно расширившиеся от ужаса глаза женщины, пояснил:
– По другому нельзя. Сын вырастет – будет мстить.
– Подождите! – крикнула женщина. – Умоляю! Это не…
Её голос заглушил дробный топот копыт. Разлетевшись по старой егерской дорожке, на поляну вынеслась кавалькада. Передний всадник, юный, хорошо сложенный, в чёрном плаще и в чёрной же шляпе резко осадил коня, отчего тот встал на дыбы. За ним показались и, сдерживая коней, стеснились ещё несколько всадников. Всего их оказалось пятеро вооружённых короткими мушкетонами мужчин, – все в чёрных одеждах, – и старый, лет семидесяти, монах.
– Помощи! Помощи! – что было сил выкрикнула женщина. – Защиты и помощи!
Монах что-то быстро сказал, и его спутники в один звук слили хруст взведённых курков. Пять коротких и толстых (без сомнения – с картечными зарядами) стволов выставились против двух охотничьих ружей.
– Кто главный? – спросил монах из-за спин сопровождающих его всадников.
– Я, – ответил сэр Джаддсон и, невесомо приподняв руку, заставил своих егерей опустить ружья. – Я пострадал от этого человека и вершу над ним суд. А вы, святой отец, кем бы вы не были, знайте, что находитесь на моей земле.
– Понимаю, – чуть помедлив, отозвался монах. – Если мы пользуемся вашей дорогой… То готовы вам заплатить стандартную дорожную пошлину. В тройном размере. Поскольку мы едем здесь уже третий раз.
– Это достойно, – слегка поклонился сэр Джаддсон. – Но намерены ли вы, святой отец, вмешаться в мои дела с этим семейством?
– Намерен, – твёрдо сказал монах, – и вмешаюсь, поскольку призыв к этому прозвучал. Но пока вмешаюсь лишь настолько, чтобы уяснить себе суть происходящего. Я выслушаю обе стороны – и заверяю вас, джентльмены, разрешу спор справедливо и честно. Кто будет говорить первым?
Спустя несколько минут, выслушав неторопливый рассказ владельца имения, монах спросил у молодого дворянина:
– Ты с чем-нибудь не согласен, сын мой? Твой обвинитель ничего не напутал?
– Нет, – ответил, с трудом вставая на ноги, дворянин. – Всё так. Но я должен сказать… Он – сумасшедший! За пустяковую рану он потребовал пять тысяч фунтов! А когда узнал, что у меня нет таких денег, распорядился повесить – меня и ребёнка!
– И мёртвого пса, – серьёзно добавил Джаддсон. – Для компании.
– Сын мой, – сказал, обращаясь к связанному дворянину, темнолицый монах. – Со скорбью свидетельствую, что ты намеренно искажаешь факты. Деньги, как выясняется, у тебя потребовали не за рану, – кстати, не тебе судить, пустяковая она или нет, – а большей частью за ущемлённое достоинство. Так?
– Именно так, – наклонил голову Джаддсон в ответ на направленный в его сторону взгляд монаха.
– Но сын мой, – снова обратился монах к связанному, – иное оскорбление чести стоит и миллиона. И судить об этом – только тому, кому
