его и впрямь подстрелили.
– Сучье племя, – ругался он, но уже значительно тише, – в тюрьму засажу, вы сожгли мою пекарню, завистники проклятые…
Эти двое нашли себе занятие: Эфраим, отталкиваясь пятками, старался отползти подальше от «сумасшедшего старика», а «сумасшедший старик» преследовал его, как затравленного зайца, держа на прицеле. Даже для неба нашлось дело: сыпать снегом. Только Шир бесполезно стояла на лестнице и с тоскливым безразличием наблюдала за сценой охотника и его жертвы. «И как могло это случиться? – думала Шир, она задавала себе вопросы, на которые вовсе не собиралась отвечать. – И что же я сделала не так, в какой момент ошиблась, почему моя жизнь покатилась к чёрту, и где теперь, интересно, мой дом, в этой стылой конуре или у добродетеля Лео?»
Шир вспомнила про ключ. «Будет смешно, если забыла его в ресторане», – подумала она и опустила руку в карман, ключ был в кармане. Шир поднялась по лестнице к своей двери и засунула ключ в замочную скважину. Замок уже наполовину проржавел, но таки открылся, хоть и с жутким скрежетом. Шир замкнула дверь изнутри и, не раздевшись и даже не сняв обуви, залезла под одеяло и укрылась с головой, ей не хотелось видеть то, что теперь окружало её. Ни повисшее на стуле монашеское платье, ни сундук с её вещами, ни портрет умершего Милоша на стене. Ей хотелось уснуть, чтобы прекратить думать, но сон не приходил, пришли они – воспоминания.
Было это лет пятнадцать-двадцать назад. Милош едва оправился от болезни, которая чуть не убила его, но долго оставаться в постели он не мог. Он заставил выбрить себе лицо, и во время этого занятия он то и дело вертелся и давал указания, за что был трижды порезан брадобреем. До дома оставалось несколько недель пути, но осенние дожди и неожиданный снег размыли дороги, и, наверно, придётся ждать первых заморозков в лагере под хутором. Молодые кони били землю копытами от голода. Но долго оставаться в лагере было нельзя: кони могли погибнуть, и тогда весь труд пропадёт даром. Казалось, что в лагере все чем-то заняты очень важным, только Шир не находила себе дела. Милош носился верхом на черной кобыле. Он был очень худым, измождённым болезнью, но глаза его горели стальным блеском. Он что-то постоянно кричал, жестикулировал руками. Шир наблюдала за ним и повторяла себе: «Теперь это мой муж». В лагере к Шир никто не подходил, кроме старшего брата Милоша и их старика отца. Они пытались с ней говорить, но Шир их почти не понимала. Все другие люди, Шир ещё не разобралась, кем они были, обходили её стороной, опуская голову. В лагере были только мужчины.
Весь день Шир просидела одна возле их шалаша, наблюдая за Милошем, но потом и он исчез на своей смоляной кобыле. После полудня пришёл старик, он принёс Шир свежего сыра с хутора, хлеба и овощной отвар, похожий на суп. Она ела сыр с хлебом, запивала отваром, а старик с благоговением смотрел на неё и бормотал себе под нос непонятные слова. К вечеру появился Милош и с ним какие-то люди. В лагере засуетились: заложили костры, сдвинули наскоро сбитые дощатые столы, стали готовиться к ужину. Шир сочла для себя необходимым помочь
