только читать книги, и не более того.
Обязательным списком литературы я ни в коем случае не ограничивалась: помимо Гомбриха и Бурдье, я запоем читала романы, жадно впитывая все подробности, касавшиеся загадочной жизни касты, в которую я так жаждала войти. Я училась правильно говорить, использовать соответствующие слова, знание которых отличает посвященных от простолюдинов. Я без устали изучала языки, ведь лишь французский и итальянский – истинные языки искусства. Читала «Монд» и «Форин афферс», «Кантри лайф» и «Вог», «Опера мэгэзин» и «Татлер», журналы о верховой езде, «Архитектурный дайджест» и «Файненшиал таймс». Научилась разбираться в винах, редких книжных переплетах и антикварном серебре, ходила на все бесплатные литературные вечера, сначала из чувства долга, а потом – с удовольствием, научилась правильно пользоваться десертной вилкой и копировать акцент истинных подданных империи, над которой никогда не заходит солнце. К тому моменту я уже поняла, что нет смысла притворяться тем, кем ты не являешься, но думала, что если смогу удачно мимикрировать, то никому и в голову не придет задавать мне лишние вопросы.
Делала я все это отнюдь не из-за собственного снобизма. С одной стороны, я ощутила огромное облегчение, оказавшись в среде, где было не стыдно признаться, что ты интересуешься чем-то, кроме долбаных реалити-шоу, и после этого не схлопотать в челюсть. Я прогуливала уроки в школе главным образом ради того, чтобы сесть на автобус, доехать до центра и пойти в читальный зал Пиктона в Ливерпульской центральной библиотеке или в Художественную галерею Уокера, потому что эти окутанные тишиной залы были для меня не только источником прекрасного, но и возможностью прикоснуться к культурному сообществу. Культурный человек всегда знает все, что нужно знать, и можно сколько угодно говорить, что это совершенно не важно, но на самом деле это так. И отрицать это так же бессмысленно, как отрицать силу искусства. А для того чтобы окружить себя правильными вещами, надо проникнуть в круг людей, которые обладают ими. Поскольку я всегда подходила к делу основательно, то понимала: пригодиться может любая информация, включая знание, как отличить потомственного маркиза от почетного.
Первое время работы в аукционном доме маскировка меня не подводила, и мне удавалось сгладить все углы. Я сошлась с Фрэнки, секретаршей нашего отдела, несмотря на то что она говорила громко, словно мемсахиб, приказывающая носильщикам нести ее паланкин, и зналась с людьми, которых называла Обезьян и Пискля. Несмотря на все это, Фрэнки была своей, а я – нет, хотя на какое-то время медленно, но верно проникавший в аукционный дом денежный поток все же вскружил ей голову. Мир искусства постепенно очнулся ото сна, перестав быть детской площадкой для заскучавших миллионеров, среди которых девушки вроде Фрэнки были представителями вымирающего вида. Однажды она посетовала в доверительной беседе, что, вообще-то, хотела бы жить в деревне, но ее мать считала, что в городе у нее больше шансов встретить достойного
