только от взгляда на предмет и собственного значения не имеет. Это говорит о том, что истинное имя даже рукотворных вещей по-настоящему не названо: руки строят – голова не варит. Такое у нас и зовется «золотые руки». Но Лавров и Порфирий, как свидетели и почти что участники изложенных событий, дружно свидетельствуют и клянутся в главном: все так и было, как будет, и ничего не утаено и не прибавлено от себя. А если кому-то изложение покажется недостаточно подробным или, наоборот, излишне затянутым и скучным, то авторы, конечно, приносят свои извинения, но заверяют со всей ответственностью, что пропущенное ими по рассеянности (или сознательно) не заслуживает внимания, а кажущаяся скучность и затянутость могут происходить единственно от печальной правдивости, ибо нет ничего печальнее и длиннее человеческой жизни. И еще: просьба компетентным органам не принимать данные сведения всерьез, ибо се суть плоды нестойкой фантазии, воспаленной средствами массовой информации.
Итак, авторы, помогая друг другу словом и делом, начинают все с самого начала: «Тревога и ожидание семь дней клубились над городом и степью…»
Город родился, рос и жил тем, чем жила и что делала степь. Он называл ее «Площадка», она его – «Берег», а Берег и Площадка вместе жили ради одного единственного, что они называли «Опыт», – жили так долго, что уже позабыли помнить о самом Опыте и привыкли думать лишь о его бесконечной подготовке, переносе сроков, коэффициенте к зарплате, спецснабжении и многом еще, менее значительном, совсем уж не имеющем к Опыту никакого отношения, но из чего в конечном счете складывается человеческая жизнь. И как всем все поначалу казалось временным, только до Опыта, так со временем всё и все сделались постоянными: лаборатории со складами, жилой район со своими причиндалами, прописка, кладбище и сами люди. И только настоящие хозяева Опыта – эти хозяева своего и чужого времени – как прилетали, так, наверное, и будут всегда прилетать из своей далекой Москвы и улетать обратно.
Проживать они любили, если не в комфортабельном бараке Площадки, то в двух гостиницах Берега – «Центральной», на городской площади, и «Дачной», среди фруктового сада, с бассейном и спецбуфетом, в котором всегда можно было купить отменное пиво, если на вашем пропуске имелась соответствующая счастливая литера.
Из всей многочисленной киногруппы, обосновавшейся в гостинице «Центральная», литерным счастливчиком оказался один единственный человек – механик по обслуживанию киноаппаратуры Дмитрий Павлович Трунов. Почему именно Дмитрий Павлович? Почему не режиссер Большаков? Бог его знает, – неисповедимы пути особых отделов, ведающих пропусками и формами. Дмитрий Павлович так Дмитрий Павлович! Тем более что это не принесло ему первоначального счастья, потому как, чуть что: «Кто у нас за пивом? Ага, давай Митюха! Мало ли, что не самый молодой? Уважь коллектив!» И Дмитрий Павлович неизменно уваживал, хотя сам не очень-то уважал этот напиток, считал употребление его баловством и женской забавой. Он вообще старался поменьше пить в этой экспедиции – из-за несносной жарищи, во-первых, а во-вторых, потому что не любил, как он говорил, по губам размазывать
