кто-то смеялся над этим туркменским «евреем Зюссом», далеким от туркменского народа и – возможно, поэтому, шутили знатоки – вдруг осененным идеей подарить ему свободу. Как обычно, искали разные низменные резоны. Ривса мало интересовала эта сторона дела. Ривс не смеялся. По его сведениям, у бывшего министра остались сочувствующие в МИДе и в спецслужбах, а значит, сохранился и доступ к информации.
Интернет-связь, которой пользовались сотрудники иностранных представительств, осуществлялась через спутниковые антенны, и, это знали они все, письма пока не отслеживались местными гэбистами. Нужную для перехвата аппаратуру Великий Сердар вроде бы лишь готовился купить в Китае или в Германии. Но все равно послание, о котором известил Ашот, было написано по-французски. Тоже, решил Ривс, из соображений особой конспирации. В прошлые разы революционер предпочитал английский. Эгон опять вспомнил свою давнюю максиму, что политические отношения сродни эротическим: они умирают на свету, обретая откровенность секса. Да здравствует французский!
Прочитав послание, Ривс наспех оделся и поспешил на улицу, но отнюдь не в направлении турецкого посольства. Неплохо зная центр Ашхабада, он направился не самым коротким путем, а обошел кругом два лишних квартала и вынырнул на Хитровке. Там царило удивительное для раннего бархатного вечера безлюдье, если не считать за людей милиционеров, военных и граждан в штатском. Таких хватало. Они бродили, хмурились, нагибались то и дело к земле, прищуривались, словно искали грибы. Ривса остановили, потребовали документы, поинтересовались целью путешествия и предложили добраться до турецкого посольства иным путем. Толстый милиционер густо дохнул луком на иностранца и надвинулся пузом.
– Можем подвезти. Хочешь?!
Ривс не хотел. Он покачал головой и ушел. Можно было, изобразив наивность, назвать майора полковником и поинтересоваться, в чем дело. Но он предпочел послушаться совета, содержавшегося в послании Ашота, и устремился обратно, по дороге обдумывая произошедшее.
Ашот сообщил правозащитнику, что в нескольких городах Туркмении – в Мары, Чарджоу, самом Ашхабаде – народ вышел на улицы. Беглый министр предложил Ривсу самому прогуляться до Хитровки. Может быть, тому повезет, и он найдет одну из тех сотен листовок, что в течение нескольких минут успели разбросать подпольщики. Их милиция не поймала, но в отместку похватала тех, кто читал. «Если успеете, вы еще застанете следы невозможного. Наш народ поднялся с колен! Пишу только вам, потому что доверяю вам, как себе, хотя и не знаком лично», – высокопарно писал издалека опальный политик на языке великих революций.
Эгон сразу же связал это послание с недавним рассказом туркменского «друга».
Лейле потребовались минуты, чтобы обрести свободу от итальянца. При том советник-посланник отпустил от себя ловкую девицу ничуть не раздосадованный, а преисполненный надежды. Лейла устремилась к Ривсу, но по пути была перехвачена легким на ногу щеголем Даунли, лишь с месяц назад сменившим в Ашхабаде на посту директора
