как она тонет, сверкая меж моих покрытых синяками бедер.
– Там наверняка была куча денег. Вы любите ее или что?
Я нахмурился.
– Тоже хороший вопрос. Нет, думаю, не люблю. Она просто слишком хороша для того, чтобы быть среди вас, вот и все. Жаль было наблюдать, как она увядала.
Октавия ушла, даже не поцеловав меня на прощание.
26
Моя одежда хотя бы была выстирана, поглажена и аккуратно сложена.
Я одевался с таким расчетом, будто собирался на собственные похороны. Прочистил пистолет, заглянул в барабан лишь по привычке – по весу можно легко понять, сколькими пулями оно заряжено.
Проститутки побрили меня, и, если не считать синяков и мешков под глазами, я выглядел неплохо. Ноги меня не слушались. Я пошел по черной лестнице, не желая проходить через гостиную, где грохотало пианино, и звуки вечернего разврата достигли своей предельной громкости.
Снова шел дождь. Где-то через неделю должен выпасть и снег. Перед неосвещенной витриной магазина тянулись покрытые грязью дощатые настилы. Я волочил ноги, слегка сбитый с толку темнотой и порывистым ветром.
Меня ждал зловеще темный и совершенно пустой отель.
Словно восходя на эшафот, я поднялся на три лестничных пролета по скрипучим лестницам к своему номеру, повернул ключ в замке и с четвертой или пятой попытки открыл его. Зайдя в номер, сразу понял, что к чему.
Внутри воняло, как на скотобойне. Я включил лампу на комоде, и ее слабый свет захватил часть гвоздей и петель на двери ванной. В каракулях читалось:
БЕЛЬФЕГОРБЕЛЬФЕГОРБЕЛЬФЕГОР
Зеркало задрожало. В углу распустилось полчище теней и превратилось в башню. Хикс прошептал откуда-то из-за моего плеча:
– И снова здравствуй, Пинки.
– И тебе не хворать.
Я повернулся и выстрелил куда-то между желтой вспышкой света и новой дырой на потолке. Он схватил меня за запястье, и я выронил пистолет. Я начал болтать ногами, он сломал мой указательный палец и вывихнул локоть, но пока я ничего не чувствовал.
Хикс улыбнулся почти с теплотой и произнес:
– Я же говорил тебе, Пинки. Закрой одну дыру – и откроются другие.
Его лицо разделилось по швам, и ужасный цветок наклонился к моему свету, моему теплу.
Красная коза, черная коза
Надя Булкин
Дождь шел пять дней. Поместье Гунаванов, заполненное шерстью и навозом, возвышалось над всем. Его расположение на холме спасло горную виллу от разрушительных наводнений Западной Явы, но лунные орхидеи утопали в воде, а «Мерседес» увяз в грязи. Двадцать с лишним диких коз глядели на дорогу, тянувшуюся вниз по склону. Затем начали блеять, увидев маленькую человеческую фигуру, упорно взбирающуюся на холм.
Когда Ина Крисниати одолела подъем, она была вся в грязи, но зато уже не чувствовала боли. Она прошла две мили по поднимающейся
