приподнять голову, а глаза цвета спелой сливы с каждым часом бледнели, пока не погасли совсем. И тогда Ясень, который после трехдневного бдения был уже слегка не в себе, заорал так громко, что лиловый дым испуганно колыхнулся и закрутился вокруг, как призрачная метель. Потухшие глаза коня вновь открылись, а в их глубине зажегся злой багровый огонь.
Знахарь долго не мог поверить, что жеребенок выжил, а трансформация протекает даже быстрее, чем ей положено. Старик качал головой и смотрел на Ясеня с осуждением, как будто тот обманул его в лучших чувствах. Ясень, впрочем, тоже с тех пор относился к бородатому ведуну без малейшего пиетета.
Жеребенок, превратившийся в жутковатого зверя, старика и вовсе терпеть не мог. Особенно на первых порах – при каждой встрече хрипел и скалился не хуже степного волка. Помнил, наверно, что ведун предлагал с ним сделать. Знахарь бледнел и переходил на другую сторону улицы. Ясеня это весьма забавляло, пока отец не сделал ему внушение. Пришлось объяснить коню, что надо сдерживать чувства.
– Ладно, Черный, – сказал Ясень, – веришь ты или нет – твое дело, но завтра мы выезжаем. Давай отдыхай.
Он вышел с конюшни и направился к дому. Под ногами шелестели жухлые листья. Вроде бы только вчера собрали целую кучу, а ночью поднялся ветер и опять засыпал весь двор. Крыльцо у входа тоже не мешало бы подмести. Оно обиженно скрипнуло, когда Ясень поднимался по деревянным ступенькам.
– Ясень, – позвала матушка. – Иди, обедать пора.
Она выглядывала из кухни – простоволосая, в скромном домашнем платье и с полотенцем через плечо. Говорила негромко – Ясень вообще не помнил, когда она в последний раз повышала голос. Это отец в минуты гнева ревел, как раненый бык, наливался дурной кровью и поминал полуночных тварей. Домочадцы прятались по углам, чтобы не попасть под раздачу, и только матушка нисколечко не пугалась – садилась за стол, подпирала ладошкой щеку и говорила: «Развоевался». Отец спотыкался на полуслове, а потом, надувшись как обиженный карапуз, шел к заветному шкафчику. Там что-то звякало, и слышалось характерное бульканье.
– Иду, – сказал Ясень.
Матушка кивнула и вернулась на кухню. Оттуда доносился аромат свежей выпечки, к которому примешивался тонкий медовый запах. Ясень подошел и приоткрыл дверь. Противень с пирогом скромно остывал на печи, а на большом столе были разложены фиолетовые цветы – аккуратно, ровным слоем, словно живая скатерть. Их собрали вовремя, до полудня, поэтому они не завяли и продолжали мерцать. Матушка с Пчелкой стояли рядом и любовались, а старая Веста – кухарка, экономка и няня в одном лице, – выбрав один цветок, разглядывала его на просвет, принюхивалась и задумчиво шевелила губами. Прикидывала, как лучше делать настойку. Заметив Ясеня, матушка махнула рукой:
– В комнату – не сюда.
– Понял, понял. Я просто глянуть.
В столовой казалось, что уже наступили сумерки. Старая яблоня росла напротив окна,
