в тревоге вскочил со стула.
– С такими глазами она должна видеть! – пробормотал он.
– Кто это здесь? Скажите, во имя неба! Ах, если были бы слепы, как я, вы не были бы так жестоки, – промолвила она и снова залилась слезами.
– Убери ее отсюда, – воскликнул Бурбо с досадой, – терпеть не могу хныканья.
– Пойдем, – сказала Стратоника, толкая бедную девочку за плечи.
Нидия откинулась в сторону с решительным видом, полным достоинства.
– Послушай, – молвила она, – я служила тебе верой и правдой, – я, которая была воспитана… О, мать моя! Бедная мать! Снилось ли тебе когда-нибудь, что я дойду до этого? – Она отерла слезу и продолжала: – Прикажи мне все, что угодно, и я буду повиноваться, но я говорю тебе прямо, зная, как ты жестока, сурова, неумолима, говорю тебе, что я туда больше не вернусь, а если меня заставят идти туда силой, я буду молить пощады у самого претора, – вот мое последнее слово. Услышьте меня, о боги, – клянусь, это будет так!
Глаза ведьмы загорелись злобой. Одной рукой она схватила девочку за волосы, другой – высоко замахнулась над нею – этой грозной правой рукой, которая одним ударом могла раздавить нежную, хрупкую фигуру, дрожавшую в ее тисках. Но, вероятно, эта мысль поразила ее саму, – она отвела занесенную руку, изменила свое намерение и, дотащив Нидию до стены, сдернула с крючка веревку, увы! уже не раз служившую ей для той же цели, и через минуту пронзительные, раздирающие вопли слепой девушки огласили весь дом.
III. Главк делает приобретение, которое впоследствии обходится ему дорого
– Здорово, молодцы! – проговорил Лепид, нагнув голову, чтобы войти в низенькую дверь дома Бурбо. – Мы пришли взглянуть, кто из вас сделает больше чести вашей ланисте.
Гладиаторы почтительно встали из-за стола при появлении трех щеголей, известных как самые веселые и богатые среди помпейской молодежи, и голоса которых имели большое значение для репутации бойцов амфитеатра.
– Какие славные животные! – молвил Клавдий Главку. – Они достойны быть гладиаторами.
– Жаль, что они не воины, – возразил Главк.
Странно было видеть изящного, прихотливого Лепида, который боялся и сколько-нибудь резкого луча света, и малейшего дуновения ветерка, Лепида, в котором природа как будто спутала и извратила все естественные чувства, сделав из него какое-то сомнительное существо, изнеженное и искусственное, странно было видеть этого Лепида, теперь вдруг ожившего, полного энергии. Своей бледной, девичьей рукой он трепал гладиаторов по широким плечам, жеманно щупал их могучие, железные мускулы и, казалось, с восхищением любовался этой силой, которую всю жизнь старался уничтожить в самом себе.
Так и в наше время мы видим безбородых франтов лондонских салонов, толпящихся вокруг героев кулачного боя: точно так же они любуются, восхищаются, налаживают свои пари. Так и теперь мы видим, как сходятся две крайности цивилизованного общества – патроны удовольствий и их рабы –
