рта.
В бесчувственных глазных яблоках замелькали блики, чья-то опытная рука проворно и уверенно расшатывала и высвобождала его конечности. Сквозь слезы Харрис разглядел гостиную.
Там было пусто.
– М. Мьюнигант? Где вы? Бога ради, где вы, М. Мьюнигант? Сюда, помогите мне!
М. Мьюниганта не было.
– Помогите!
Тут он услышал это.
В глубинных щелях его телесного колодца зародились едва различимые, невероятные шумы: кто-то там чмокал, крутился, что-то откалывал, жевал, нюхал – словно крохотная голодная мышка решительно и со знанием дела глодала там несуществующее затопленное бревно!..
С высоко поднятой головой Кларисс шагала по тротуару прямиком к своему дому на Сент-Джеймсской площади. Занятая мыслями о Красном Кресте и множестве других предметов, она обогнула угол и едва не наткнулась на малорослого темноволосого человечка, от которого пахло йодом.
Кларисс не обратила бы на него внимания, если бы он не извлек из внутреннего кармана пальто какой-то странно знакомый предмет, длинный и белый, и не вгрызся в него, как в мятный леденец. Когда конец был отъеден, прохожий проник необычно длинным языком в сердцевину белой конфеты, с довольным похрюкиванием высасывая начинку. Под хруст леденца Кларисс добралась до своей двери, повернула ручку и вошла.
– Дорогой? – Она с улыбкой огляделась. – Дорогой, ты где?
Закрыв дверь, Кларисс прошла в холл, потом в гостиную.
– Дорогой…
Ничего не понимая, Кларисс уставилась на пол.
И пронзительно закричала.
Снаружи, в тени платана, низкорослый человечек проделал в длинной белой палке ряд дырочек, с тихим вздохом вытянул губы и заиграл на импровизированном инструменте негромкую печальную мелодию – она послужила аккомпанементом неистовым воплям Кларисс, долетавшим из гостиной.
В детстве Кларисс не раз случалось, пробегая по пляжу, наткнуться на медузу и вскрикнуть. Не было ничего ужасного в том, чтобы обнаружить на полу гостиной неповрежденную медузу в студенистой оболочке. Можно ведь и попятиться, в конце концов.
Но вот когда медуза окликает тебя по имени…
Банка
Weird Tales
Ноябрь 1944
Летом то ли тридцать четвертого, то ли тридцать пятого года в Оушн-парке было организовано несколько выставок с большим вопросительным знаком, украшавшим вход. Вход был свободный, поэтому я забрел на такую выставку. Там было множество банок, с утопленными котятами, со щенком, с другими устрашающими экспонатами, мне неизвестными. Это были зародыши на разных стадиях развития. Две недели, месяц, два месяца, три месяца и, наконец, восемь месяцев – почти готовый ребенок. И внезапно я осознал, что передо мной история человеческого рода. Меня бросило в дрожь… Я ничего не знал о жизни. И вот позднее, стуча как-то
