человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями.
– Животная часть личности ориентируется на себя?
– Безусловно. Часто бывало, говоришь с человеком, и вдруг у него делается ласковое, радостное лицо, и он начинает говорить с вами так, что кажется, он сообщит вам нечто самое радостное для вас: оказывается, он говорит о себе.
– То есть, животная часть личности воспринимает мир не совсем адекватно?
– Она и ведет себя так: проявляется в состоянии гнева, алкогольного опьянения и тому подобное. Эти чувства иногда даже приносят удовольствие.
В рассказе «Люцерн» Толстой так описывает состояние гнева, которое изменяет осознание себя в конкретной ситуации: «Я совсем озлился той кипящей злобой негодования, которую я люблю в себе, возбуждаю даже, когда на меня находит, потому что она успокоительно действует на меня и дает мне хоть на короткое время какую-то необыкновенную гибкость, энергию и силу всех физических и моральных способностей».
В исповеди Позднышева Толстой утверждает, что даже если осознание имеется, рассудок может быть отключен: «Когда люди говорят, что они в припадке бешенства не помнят того, что они делают, — это вздор, неправда. Я все помнил и ни на секунду не переставал помнить. Чем сильнее я разводил сам в себе пары своего бешенства, тем ярче разгорался во мне свет сознания, при котором я знал, что я делаю».
– Для животной части личности нет сложных переживаний?
– Она действует, исходя из представления о собственном благе, чем бы ни заканчивались ее действия. Человеку кажется, что он хочет добра другому, но на самом деле им движет неосознанное стремление причинить боль.
– Может быть, он боится принять себя таким, каков он есть?
– Страх, вызванный невозможностью и нежеланием брать ответственность за свои действия, заставляет человека прятаться за стеной различных ухищрений. Например, Иван Ильич Головин сначала надеялся освободиться от неприятности семейного положения тем самым легким и приличным отношением к жизни, которое выручало его прежде. Он пробовал игнорировать расположение духа жены, продолжал жить по-прежнему легко и приятно: приглашал к себе друзей составлять партию, иногда сам уезжал в клуб или к приятелям. Но жена начала ругать его грубыми словами и упорно продолжала ругать всякий раз, когда он не исполнял ее требований. Очевидно, она твердо решила не переставать до тех пор, пока он не покорится, то есть не будет сидеть дома и не будет так же, как и она, тосковать. Иван Ильич ужаснулся. Он понял, что супружеская жизнь – по крайней мере, с его женой – не содействует всегда приятностям и приличию жизни, а, напротив, часто нарушает их, и что поэтому необходимо оградить себя от этих нарушений. И Иван Ильич стал отыскивать средства для этого. Служба было одно, что импонировало Прасковье Федоровне, и Иван Ильич посредством службы и вытекающих из нее обязанностей стал бороться с женой,
