делать копии, не передавать другим и вернуть в ЦК по истечении надобности.
– А ты откуда знаешь? – не выдержала Люся.
Всем стало немного неловко.
– Отец домой принес. Не на работе же ему читать. Я ее за ночь проглотила.
Люся сделал вид, что все поняла.
– И что было дальше? – заволновались все.
– Раздали всем членам президиума ЦК, Хрущев попросил ознакомиться к его приезду. И на первом же совещании всех спрашивает: «Ну что?» А тогда ведь, помните, сумасшедший дом в мире творился, братья китайцы войска в Гималаи ввели, полезли на наших друзей индийцев, пойди разберись. Все и забыли про книжку-то. «Ну, ладно, – говорит Хрущев, – завтра опять у вас спрошу». И давай им стихи читать.
– Стихи?!
– «Наследники Сталина» Евтушенко. Лебедев ему в Пицунде и это успел в уши вложить.
Вера на секунду ушла в себя, вздохнула и произнесла:
– Нет, Сталин не сдался.
Считает он смерть поправимостью.
Мы вынесли
Из Мавзолея
Его.
Но как из наследников Сталина
Сталина вынести?
Читала она хорошо.
– …Иные и Сталина ругают с трибун,
А сами
Ночами
Тоскуют о времени старом… —
Президиум ЦК сидит, головы в плечи. А он им дальше:
– …Покуда наследники Сталина живы еще на земле,
мне будет казаться,
Что Сталин еще в Мавзолее.
Тишина мертвая. Хрущев: «Предлагаю опубликовать». Ничего не поделаешь, опубликовали.
– Мне кажется, Хрущев – главный поэт нашей эпохи. – Кира сидел с бокалом вина, как усталый грузинский князь.
– Хорош поэт, – фыркнула Белка. – У него в каждом предложении по ошибке.
– Он мыслит как художник. – Кира с улыбкой посмотрел на нее. – Ну как вам такое – шесть минут с трибуны ООН рассказывать анекдоты? Вот где хеппенинг! Он же ведет себя как поэт во всех своих начинаниях! Все его причуды – это есенинские коленца. Каждая речь – поэма. Неуклюжая, согласен. Но живая! По бумажке почти не говорит, а если говорит, то непрерывно соскакивает, вся ценность в этих его лирических отступлениях. Мастер импровизации.
– А кто у нас тогда Евтушенко? – уточнила Люся.
– Летописец Нестор. Ему главное успеть все записать. Но чем тщательней будет записывать, тем меньше будет поэтом, – подвел итог Кира.
Голубцы кончились раньше, чем вино. Вера закинула в воду пельмени и продолжила свой рассказ:
– Короче, Хрущев всех додавил, решили повесть печатать. Вызвал Твардовского на разговор, сказал, что проникся, причем Солженицына называл Иваном Денисовичем, все у него в голове сплелось. Твардовский ему: «Никита Сергеевич, ну вот Некрасов и Николай Первый – это же два лагеря было враждебных. А „Новый мир“ и правительство – мы же по одну сторону окопа. Зачем нам цензура?
