парень с добрыми глазами, правда уже порядком выпивший. На нем была куртка то ли оленевода, то ли полярника.
– Ни здравствуй тебе, ни до свидания. Ну, с новым счастьем! – Антон посмотрел на гостя.
– Это Гена, – мимоходом сказала Белка. – Нет, ну неужели вы не понимаете, что происходит что-то не то?
– Белка, о чем ты? Давай поешь сначала.
Ее все-таки усадили, накормили-напоили, но она все никак не могла успокоиться:
– Я про Манеж.
– А что там? – спросил Петя. – Мы с Настей были, нам понравилось. Внизу реалисты, наверху модернисты.
– Видели Хрущева, когда он уже к машине вышел, – добавила Настя. – Он про ангела говорил.
– Про ангела? Он про сраку только может…
– Белка, сейчас выгоню, – предупредил Антон.
– Знаете, какое у него любимое слово в Манеже было? Пидарас. Упоминал его всуе.
– Это как? – не понял Петя.
– Подходил к каждому из билютинцев, а они напряжены, не всякий день к ним весь этот иконостас с первомайских плакатов в гости приходит. Подходил и спрашивал: а вы пидарас?
– Белка, ты что, дура? Откуда ты это все в дом несешь? – не выдержал Антон.
– Все так и было, и тому есть масса свидетелей. – Она кивнула на своего верзилу. – А потом спрашивал у каждого: «А ваш отец не репрессирован?» Там действительно у многих они полегли в мясорубке. Впечатление, что их специально на выставку по такому принципу подбирали.
– Каждый шестой, – сказала Вера.
– Что каждый шестой? – не понял Антон.
– Каждый шестой в стране был репрессирован. Двадцать миллионов сгинуло.
Все замолчали.
Гена уже несколько раз прикладывался к рюмке и съел почти всю селедку под шубой.
– И что Хрущев? – спросил Петя. – Не понравилось ему? Выходил-то он из Манежа очень мирный.
– Зато там громы и молнии метал. Подстава все это.
– Чего подстава?
– Подставили билютинцев. Это всё старые пердуны, которые рисуют годами домны и весенний сев, чувствуют, что их отодвигают, и сопротивляются, как могут. Специально подстроили, чтобы Хрущ на всех наорал и враз всех нормальных прикрыл. В последний момент, в ночь, позвонили Элику и говорят – привозите срочно картины, даем весь второй этаж, Хрущев придет. Элик чувствовал подвох, но до конца не верил. Ну, конечно, легко можно бдительность потерять, когда вокруг тебя все хороводы водят – и Ильичев, и Фурцева…
– Ну что ты говоришь, ну подумай, тут художники свою поляну делят, а тут Хрущев, первый человек государства. – Антон махнул рукой. – Он и так скачет по стране туда-сюда. Тут война чуть не случилась, какие художники?
– А такие. Я знаю, что говорю. Московское отделение, прогрессивное, написало наверх жалобу, что в Академии художеств окопались всякие ретрограды, сталинисты, что денег Академия жрет ужас сколько, а толку ноль, одни бездарности. Те и пошли в контратаку, понятно, было что терять. И смогли все провернуть. Академию оставили, а Серова ее президентом
