которое в такой среде нет никакой, ну, точнее, почти никакой возможности! Я и Цертелеву об этом в Россию написал, мол, не поверишь, друг любезный, но знаменитый Вильямс – это фокусник более наглый, чем искусный. Тьму египетскую он произвел, но других чудес не показал. Знаешь, когда летавший во мраке колокольчик сел на мою голову, я схватил вместе с ним мускулистую руку, владелец которой духом себя не объявил, – Соловьев рассмеялся. – А явившийся Джон Кинг был также похож на духа, как я… на слона, – он снова громко захохотал.
Какое-то время они молча кушали: Соловьев с видимым удовольствием, а приятель с обреченным видом.
– Слышал, тебя обокрали? – Ревзин отодвинул опустошенную тарелку.
– Было, было! – весело закивал Соловьев. – Помогал женщине собрать рассыпавшиеся из пакета на тротуар продукты, плащ у меня – сам знаешь – широкий, вот в какой-то момент, видно, она и изловчилась. Только-только денег мне прислали из дома, хорошо не все взял с собой. А может и сам где обронил.
– Наблюдаю за тобой, Владимир, – Ревзин с удовольствием сделал глоток пива, – и когда ты в человечестве разочаруешься? Разве ж не видишь, все вокруг пропитано лукавством, лицемерием… Нравов падение… – он скосил глаза в сторону девушки, которая с подносом в руках прошла рядом, направляясь к соседнему столику. – Зло празднует победу над добром.
– В человечество, Саша, следует верить, даже если ты разочаровался в нескольких его представителях, – добродушно улыбнулся Соловьев. – А падение… что падение? Падение – лишь точка отсчета для взлета. И добросердечных людей значительно больше, чем бездушных. Однако же, важно, вбирая в себя чужую боль, не вбирать чужих сомнений в победе добра над силами зла. Сомнение в своих силах – вот капкан, в который зло ловит всех слабых духом, – он отпил пиво и промокнул рот и усы салфеткой.
В воздухе вдруг запахло чем-то паленым. Ревзин принюхался.
– Горит что-то, – обеспокоено пробормотал он, оборачиваясь. – Может, на кухне чего сожгли? – посмотрел на Соловьева, снова принявшегося за еду.
– Я только вспомнил, что не ел со вчерашнего, все недосуг было, – словно оправдываясь, сказал тот. – Да и то – после рыбного желе, которым меня супруга Янжула пичкала, аппетита пять дней как не было вовсе! – он снова добродушно рассмеялся, но вдруг, резко прервав смех, нахмурился и подался вперед. – Для установления настоящей метафизики, – проговорил он, – спиритические явления не только важны, но и необходимы, но говорить открыто об этом нельзя-я, – он помахал пальцем перед собой. – Делу это пользы не принесет, а мне доставит плохую репутацию.
– Неужто и ты тоже церковного гнева боишься? – усмехнулся Ревзин.
– Гнева не боюсь, тем более, что даже в Европе давно еретиков на кострах не жгут, однако же до истины хочу докопаться сам без внешних воздействий и давлений.
Ревзин обеспокоено втянул воздух.
