про какую-то красивую аспирантку по имени Анна, под которую подбивает клинья некий Юра Николаев. Катц порадовался, что легко воспринимает русскую разговорную речь, но заставил себя не прислушиваться. Нет… даже не заставил. Он вдруг перестал слышать почти невыносимый в этот час ресторанный гомон.
Допил кофе и позвонил Ангеле. Долгие гудки. Он присел за компьютер в вестибюле, ввел логин, пароль и открыл почту. Здесь Ангела и обнаружилась. Короткое послание: не может ли он зайти к ней на Шеппаргатан в восемь часов вечера. Надо встретиться, не могли бы вы подтвердить, что придете.
Он представил, как она, совершенно голая и совершенно… и совершенно совершенная, идет по своей огромной квартире и прикасается пальцами к книжным полкам, к вазам с цветами… постарался избавиться от видения, написал коротко «О’кей» и отправил на ее адрес.
Потом вновь поднялся в зал с микрофильмами, присел за компьютер с каталогами и в поисковом окне написал: Кристофер и Ян Клингберги.
Одна статья в еженедельнике «Смотри!» показалась интересной.
Через три минуты библиотекарша принесла журнал.
Большое интервью с Яном Клингбергом. Девять лет после трагедии. Фотография – на том самом перроне, где пропал его сын. Как отмечалось в статье, единственная причина, что он согласился на это интервью, – помочь другим, таким же, как он, людям, кого постигла подобная трагедия.
В интервью Ян рассказывал, что ему по-прежнему снится сын, и очень часто. Несколько раз в неделю. Всегда точно такой, как в тот день, – семилетний мальчик. Он навсегда остался семилетним. И всегда один и тот же сон: он уходит, держась за руку неизвестной женщины с внешностью жены фермера. Мальчик застыл навсегда в том июньском вечере, «как в янтаре», – так выразился Ян.
Дальше репортер написал вот что: «Годы для Яна шли очень медленно, а дни очень быстро». Что он имел в виду, выяснилось сразу, хотя все равно не совсем понятно: Ян сказал, что время уводит его все дальше от Кристофера, образ его медленно блекнет, хотя Ян делает все, чтобы удержать его в памяти. Он, например, уже не может вспомнить голос сына и постоянно упрекает себя за это.
Седьмого июня тысяча девятьсот семидесятого года жизнь его остановилась, писал далее репортер. И сейчас, когда приближается эта дата – начало лета, цветущие деревья, выпускники гимназий в белых фуражках, – все это невыносимо напоминает о Кристофере. Сейчас ему было бы шестнадцать.
И Яна удивляет, пишет далее журналист, что здесь, на этом самом страшном для него месте в мире, жизнь течет как ни в чем не бывало. Люди выходят из вагонов, садятся в вагоны… эта автобусная остановка, на которой они вышли после детского праздника в Стадсхагене, она на том же самом месте. И стенд с газетами. Непостижимо… отсюда видно лягушатник в Фредхелле, видно, как дети играют в воде, дети в возрасте Кристофера.
Преступление по-прежнему не раскрыто, сообщает журналист.
