так несложно вычислить мозговитым офицерам Генштаба из простого анализа разведданных.
Технические детали? А я и не знаю никаких. Даже нарисовать не смогу ни одного самолета времен ВОВ.
Ничегошеньки-то я не знаю.
И самый главный вопрос – как я в глаза-то Сталину посмотрю? Я здесь единственный представитель их потомков. С меня за всех и спросится. Что я ему скажу: «Просрали мы Родину, товарищ Сталин. На колбасу поменяли. Лохи мы позорные. Повелись на красивые обещания дяди заокеанского и были кинуты, как последние лохи. Героическое прошлое своё, щедро кровью оплаченное, оболгали, предали. Светлое будущее наших детей, вами авансом проторенное, разменяли на сникерсы и китайские цветастые шмотки. Да, у многих из нас есть автомобили, компьютеры, у всех – аудио, видео, телеки. Но нет у нас будущего. Не видим этого, потому что не хотим видеть, не хотим поверить этому. Но подспудно это давит. Поэтому гнетёт безнадёга, мужики убегают от этого в иллюзии, кто пьёт, кто в виртуалке компа тонет, кто на наркоту падает. Некоторые даже отказались от чести быть мужиком и нести тяжесть мира на своём хребте, отвечать за всё. Они бабами попытались стать. Пидоры! Они-то слиняли. А мы нормальные? Депрессия. Серая безнадёга. Максимка вон вообще решил дитём остаться. И не пидор, и не мужик. И спроса никакого. Убогий. Да, убогие мы все! И нет нам прощения. И расстрела за такое мало».
Так ему сказать? Последнюю опору из-под старика выбить? Чтобы и его жизнь и борьба потеряла смысл? А он в запой уйдёт? Война кончится в сорок первом. Исчезновением русского народа как исторической сущности. И меня не будет. И сына моего.
Да ё-моё, почему я-то? Толку-то от меня?
Вот об этом я и думал, пока лежал в палате. Оглушенный, полуослепший, прикованный к койке. Оказалось, у них здесь насчёт обезболивающих совсем никак. Даже простенького баралгина нет и не было. И антибиотиков нет. Только стрептоцид. И спирт. Какие-то лекарства были, но я даже не слыхал о таких.
Время шло. Я всё больше отчаивался. С каждым прошедшим днём положение на фронтах всё ухудшалось. Я-то знал. Но я ничем не мог помочь. Я был близок к отчаянию. Разум убеждал меня, что помочь предкам я ничем и так не смогу. Но душа отчаянно вопила, звала помочь им.
– Не время отчаиваться. А вот в голос реветь в самый раз! – пробормотал я. Не знаю, слышал меня кто-либо или нет. Я был «аутентичен» – глухотой и слепотой отрезан от мира. Звуки были искажены до неузнаваемости, видел только цветные пятна. Чтобы я не мучился, глаза и уши мне замотали чем-то. Наверное, бинтами. Я был отрезан от внешнего мира. Самое время подумать. Как говорил один знакомый капитан ВВС из аэродромной обслуги, с которым мы раньше дружили семьями: – «Отставить рефлексию!»
Значит, эмоции отставим на потом, подойдём к вопросу рационально.
И что же мы имеем? Имеем мы одно покалеченное тело, отсутствие полезных знаний и навыков. Это плохо. А что хорошего? А хорошего мало: только сильное желание помочь Родине.
Ладно,
