ужина?
– Мммммгм.
Я ошеломленно замер на минуту, но уже слишком устал, чтобы негодовать. И слишком устал, чтобы есть. Я заполз в палатку, взял воду и книгу, вытащил нож и фонарик для ночной подсветки и самозащиты и наконец залез в спальник, благодаря всех, кого только можно, за горизонтальное положение. Я заснул за минуту. Не верю, что когда-нибудь еще спал так же прекрасно.
Когда я проснулся, был уже день. Внутри вся моя палатка была покрыта инеем. Как я понял через секунду, это произошло, потому что мое дыхание сконденсировалось, замерзло и осталось на ткани, как фотоальбом дыхательных воспоминаний. Вода замерзла напрочь. Это казалось очень мужественным, и я смотрел на бутылку с таким интересом, словно это был редкий минерал. Внутри спальника было уютно и тепло, и не надо было никуда бежать и лезть вверх по холмам, поэтому я лежал так, словно кто-то приказал мне не двигаться. Через какое-то время я услышал, что Кац шуршит снаружи и тихо бормочет что-то, словно от боли, и над чем-то колдует.
Через пару минут он подошел к палатке и остановился – я видел его темную тень на ткани. Он не спросил, проснулся ли я, а просто сказал:
– Вчера вечером я вел себя как полный придурок, да?
– Да, Стивен.
Он секунду помолчал:
– Я готовлю кофе. – Я подумал, что это его способ извиниться:
– Очень мило.
– Тут зверски холодно.
– И тут.
– У меня вода замерзла.
– И у меня тоже.
Я выпутался из моего нейлонового кокона и встал на ноги. Очень странно и очень ново было стоять на улице в одних подштанниках. Кац суетился над походной кухней и кипятил воду. Казалось, что мы были единственными, кто не спал. Было холодно, но, наверное, теплее, чем вчера, да и встающее солнце выглядело многообещающе.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Кац.
Я согнул ноги:
– Да нормально.
– И я.
Он налил воду в фильтр:
– Сегодня я буду хорошим, – пообещал он.
– Ладно. – Я посмотрел через его плечо. – Есть причина, по которой ты фильтруешь кофе через туалетную бумагу?
– М-м-м-м, я выкинул бумагу для фильтров.
Я издал звук, не сильно похожий на смешок:
– Они же весили каких-нибудь десять грамм.
– Ну да, но их было очень приятно выкидывать. Разлетелись по склону. – Он налил еще воды. – Туалетная бумага тоже ничего.
Мы смотрели, как кофе течет в кружки, и чувствовали себя очень гордыми. Наш первый завтрак на природе. Он передал мне чашку. Там плавала земля и маленькие кусочки туалетной бумаги, но зато этот кофе был обжигающе горячим, что было в этот момент важнее всего.
Он посмотрел на меня, словно извиняясь:
– Я выкинул тростниковый сахар, так что сахара для овсянки нет.
– Хм. Да и овсянки для овсянки нет, я оставил ее в Нью-Гэмпшире.
Кац посмотрел
