поддержал меня.
– Да-да: мы – на работе. Спасибо.
Борис Николаевич шутливо сдвинул брови.
– Что вы за журналисты, если от «существенного» отказываетесь? Не узнаю, нет, не узнаю. Мельчает уральский народ, вырождается. Вон, москвичи: не успеешь предложить, а они уже губы облизывают.
Я попробовал оправдаться. Ельцин успокоил.
– Да пошутил я, мужики. А вот кофе, – он повернулся к жене, стоявшей за его правым плечом, – принеси, пожалуйста, – жена вышла, а Борис Николаевич, обращаясь уже к нам, сказал. Знаете, какой она кофе со сливками готовит?
– Неужели сама? – вырвалось из меня.
– Ну, конечно: слуг у нас нет. К тому же я обожаю все, что сделано ее руками.
Жена президента принесла крошечные чашечки с дымящимся ароматным кофе, поставила перед нами и вновь вышла.
Сибагатуллин встал и стал готовиться к съемке. Я остался сидеть. Мы болтаем о каких-то пустяках. Радис, проверяя аппаратуру, сказал в своей привычной манере.
– Не мели, друг. Лучше скажи, какой ты фанат…
Я смутился. И стал что-то мямлить. Ну, насчет того, что фанаты бывают у артистов, а тут… Вижу, Борис Николаевич пристально разглядывает меня.
– А мы, кажется, встречались, – говорит он. Я утвердительно киваю. – Где? Когда?
Меня опережает приятель.
– Не раз встречались и вы, Борис Николаевич, во многом повлияли на его судьбу.
– Ну, да: знакомое лицо, – соглашается Ельцин.
– Ну и память у вас, – выдавливаю из себя.
– Не жалуюсь, – отвечает Ельцин и улыбается.
Сбивчиво объясняю обстоятельства знакомства и то, каким образом Борис Николаевич поучаствовал в моей судьбе. И тут понимаю, что мой монолог никто не слышит. Оказывается, произношу монолог лишь мысленно, не вслух. От того еще больше смущаюсь…
…Я – в коридоре, узком и длинном. Один. На полу нет никакого коврового покрытия. А стены покрашены в ядовито-зеленый цвет. Озираюсь. Не могу ничего понять, где я и что здесь делаю? Пытаюсь найти дверь президентского номера, где только что был и сидел рядом, а приятель снимал. Открываю одну скрипящую дверь за другой. Но вижу везде одно и то же: ряды кроватей и людей в полосатых пижамах. Все хихикают и показывают на меня пальцами. Озаряет: я – в психушке и меня окружает больной российский народ. Мимо проходит детина. Догадываюсь: санитар. Он останавливается рядом, хлопает по плечу и дико ржет в лицо.
– Что, доигрался, голубчик?
– Что я здесь делаю? – отвечаю вопросом на вопрос.
– То, что и другие, – небрежно бросает санитар и продолжает ржать.
– Но я не больной, – решительно начинаю возражать.
– Все наши пациенты так говорят… А у тебя, голубчик, самое распространенное: мания величия.
– Не замечал, – парирую в ответ.
– А зачем поперся
