их kaboutermannekes. Если корабль садился на мель или, того хуже, тонул, kaboutermannekes показывали душам мореходов дорогу к Земле мертвых. Без их помощи души несчастных обрекались на вечные скитания в море.
По Натали, застывшей тогда на скалистом берегу, нельзя было сказать, что она хоть одного из них от чего-нибудь защитит.
В то первое утро Элис долго валялась на пристани, слушая, как родители забрасывают друг друга идеями, на что бы такое потратить день, но при этом не встают с шезлонгов, а только переваливаются с боку на бок. Их кожа белела разводами от лосьона для загара, глаза были скрыты за темными очками, а переплетенные пальцы размыкались только тогда, когда приходила пора поменяться страницами газеты или сделать глоточек «Кровавой Мэри». Когда на пристани внезапно появилась и утробно зарычала собака, мать Элис встревоженно подобрала ноги. Из глубины леса послышался резкий, требовательный голос:
– Нила! Нила, ко мне, сейчас же! Она безобидная, просто страдает комплексом маленькой собаки, – добавил Томас.
Элис подмывало ответить: «Ты не такой, как я думала», но она прикусила язык.
Крепко зажав книгу в руке, она остановилась у черного хода в коттедж Томаса и глубоко вдохнула, стряхивая с ног следы леса: каплю смолы, мелкую пыль сухих листьев, лимонный отпечаток мха. Нет, она не впервые шла к нему в гости, но родители всегда знали, где она, махали и кричали ей вслед: «Не докучай и не сиди слишком долго». В этот миг она понимала, каково это – быть Натали: знать, чего делать не следует, и все равно это делать.
Краска на двери, кое-где грязно-коричневая, кое-где серая, вся была покрыта трещинами и волдырями, точно шкура крокодила. Она хлопьями опадала на землю, стоило провести по ней ладонью. Элис подвернула правый рукав рубашки, чтобы скрыть мокрый манжет, которым она бултыхала в озере, пока читала. Влажная ткань холодила кусочек кожи, но все тело пекло огнем, подергивало и покалывало. Элис раскачивалась на пятках, прижимая книгу к груди. Когда она коснулась дверной ручки, горячей от солнца, глядевшего сквозь сосны, та показалась ей электрической. Элис не убирала руки, позволяя горячей поверхности жечь ей ладонь.
Над озером поднялся ветерок, донесший до нее эхо голосов чаек и едкий запах черноспинок, гниющих на берегу после вчерашнего шторма. Элис подняла глаза и сквозь лабиринт сосновых веток посмотрела в умытое небо. У нее закружилась голова, и она крепче зажала в ладони дверную ручку.
«Приходите, всегда буду рад вам», – сказал он. Когда прозвучало это приглашение, мать Элис неуверенно кивнула, поглядывая на собаку Байбера, которая фыркала и скребла коготками деревянные планки. Отец выбрался из повидавшего виды адирондака[4], заставив пристань слегка качнуться под ним. С этим неожиданным движением что-то изменилось, и Элис ощутила, что они вдруг стали другими людьми, не теми, кем были всего несколько
Адирондак – названный в честь американского горного хребта кантри-стиль, популярным представителем которого является одноименное деревянное кресло для отдыха.
