обугленными шпилями, а вода, казавшаяся сердитой, пеной разбивалась о скалы и налетала на берег.
– Почему ты так нарисовал? Страшно смотреть.
– Я должен поблагодарить тебя за то, что ты готовишь меня к критике. Так и задумано, Элис.
– Этот пляж красивый. Он выглядит вовсе не так.
– Но ты его узнала.
– Да.
– Ты узнала его, хотя он тебя пугает, кажется тебе темным и уродливым. Так, может быть, эти особенности всегда были присущи ему, просто ты предпочитала их не замечать. Ты не видишь уродства, потому что не хочешь его видеть. В этом состоит задача художника: заставлять людей смотреть на вещи – не только на вещи, но и на людей, и на места – так, как они никогда бы сами не посмотрели. Обнажать то, что спрятано под поверхностью.
Почти касаясь бумаги, Элис провела пальцем по линии древесного ствола. Заметив, что Томас смотрит на ее руки, она сунула их под колени.
– Зачем ты их прячешь? – его тон был терпеливым, но твердым. – Позволь взглянуть.
Она замерла в нерешительности, потом протянула руки ему на осмотр. Томас взял их в свои ладони, теплые и гладкие, как камень. Он внимательно изучал ее руки, переворачивая сначала правую, потом левую. Он медленно водил пальцами по каждому ее пальчику, обводя кругами костяшки и потирая кожу, как будто хотел стереть с нее что-то. Все это время он не сводил глаз с ее лица. Элис закусила щеку, стараясь не морщиться, но боль была острой, и она отдернула руки.
– Сиди спокойно. Почему ты ерзаешь?
– Мне больно.
– Вижу, – он отпустил ее руки, встал с дивана и, подойдя к окну, вернул набросок на мольберт. – Ты кому-нибудь говорила?
– Нет.
– Даже родителям?
Она покачала головой.
Томас пожал плечами.
– Я не доктор. Я, как считают некоторые, всего лишь художник. Но если тебе больно, нужно кому-нибудь об этом рассказать.
– Я рассказала тебе, верно?
Томас рассмеялся.
– Я не тяну на ответственную сторону.
Элис знала: что-то не так. Она жила с этим знанием уже некоторое время. Она хромала, когда вставала с постели по утрам. Не каждое утро, но достаточно часто, чтобы прекратить объяснять это случайностью – растянутой лодыжкой, синяком от камня или волдырем. Жар налетал по ночам, как внезапный шторм, кружа ей голову и раскрашивая щеки, а когда она поднималась и шла к аптечке за аспирином, исчезал. Сыпь испещряла ее туловище и исчезала вместе с жаром. Суставы воевали с телом, применяя простую, но эффективную тактику: воспаляя кожу вокруг коленей до неприглядной красноты, нагнетая постоянное, неприятное тепло, раздражавшее, как зуд. Она и раньше могла только мечтать о такой естественной грации, как у Натали, но в последнее время сделалась
