пласта человеческой мысли, выделяя самое главное, что касалось искусства и критериев его оценки от Гесиода, Пифагора, Демокрита, Сократа, Платона до Джона Локка, Давида Юма и Хогарта. Он цитировал тексты, давая почувствовать своеобразие автора. Цитировал на языках подлинника, что вселяло необыкновенное уважение. Всё можно было успеть записать и потом подготовиться к экзамену, следуя этим записям, что было особенно важно в эпоху отсутствия толковых учебников. Материал легко запоминался, навсегда. А если вдруг в дальнейшем возникала надобность что-то вспомнить, то тетрадка опять оказывалась очень удобной. Эта тетрадка с лекциями хранится у меня до сих пор, ею пользуется мой сын, ему этот предмет уже так в МГУ не читают. На обложке тетрадки сохранился портрет-знак Вячеслава Павловича, составленный из первых букв его имени, отчества и фамилии. Горизонтально положенная большая буква “В” выпуклой частью вниз изображала крупные модные очки, которые носил лектор. Маленькая буква “П”, перевернутая крышечкой вниз, изображала нос, а буква “Ш” изображала мощный, твердый подбородок с мужественной ложбинкой посередине. Придумал этот портрет наш остроумный соученик, который сейчас занимает высокий государственный пост. Тогда казалось очень похоже, стильно и выразительно. Больше никто из преподавателей такой внешностью не обладал, а портрет нашего философа оказался лаконичнее и убедительнее, чем у художницы русского авангарда Любови Поповой в 1914 г. (там буквы тоже включались в изображение). Но, безусловно, самым интересным было то, что он был учеником В. Ф. Асмуса по университету, имел самостоятельные суждения по оценке Возрождения в диалоге с А. Ф. Лосевым, активно жил в гуще всех последних достижений отечественных и европейских мыслителей.
В жанре “человеческого отклика”, который мне был предложен редакцией журнала, важно отметить о современнике такого масштаба следующее. Вячеслав Павлович находится в постоянном стремительном движении, и всё, что ему интересно, превращает в публикации, как настоящий проповедник, готовый немедленно поделиться своим новым знанием. Следование же завету “в здоровом теле…” также доведено до высоких спортивных результатов, подкрепленных документально, и стало главным условием его творческой бодрости. Непрерывные занятия спортом: в молодости – подводным плаванием и до сегодняшнего времени – теннисом, логически вызвали интерес к истории спорта и его связям с культурой. В начале 2000-х гг. появились две увлекательнейшие и с любовью проиллюстрированные книги “История тенниса. От игры королей до королей игры” (2000) и “В раю мы будем в мяч играть. Литературная антология тенниса” (2002).
Интересно, что те узкие области, в которых Шестаков сыграл пионерскую роль (например работы, посвященные исторической памяти), требуют отдельного внимательного прочтения в контексте появившихся интересов более поздних исследований. Ценность его первоначального видения любой проблемы сохраняется по сей день. “Неустаревание”
