существуют, и не есть их – невозможно. И действительно, входя в два часа в Café de l'Europe, я застал француза с пирогом во рту.
– Скажите, пожалуйста, кому я обязан теми вещами, которые прислали вы мне сегодня утром? – спросил я у Крозеля.
– То есть гипсовыми оттисками?
– Ну да.
– Во-первых, мне, потом милорду, – пресерьезно отвечал француз.
– Да что это за милорд? скажите ради бога.
– Его отрекомендовал мне один из приятелей моих в Висбадене. Ему, то есть приятелю, посчастливилось выиграть в рулетку пятьдесят тысяч франков. Человек он одинокий – довольно с него пока; а если есть деньги, кому же охота возиться с милордом.
– Все-таки не понимаю.
– Да длинная история; расскажу, пожалуй, на досуге.
– Почему же не сейчас?
– Неловко.
– Пойдем ко мне.
– Нельзя.
– Знаете ли что, Крозель? Вы более нравились мне преподавателем марсельского patois, чем компаньоном вашего милорда.
– Но ведь неудачи и несчастия страх как действуют на натуру человека.
– А я, напротив того, думаю, что слишком большие удачи делают людей менее любезными.
– Во всяком случае, не в отношении к вам, – сказал Крозель, улыбаясь, – а в доказательство назначьте день, час, минуту, пожалуй, и не будь я Крозель, если не явлюсь к вам.
– Постойте! Я предпочел бы другого рода клятву, а то, чего доброго, вы перемените и в третий раз собственное имя и все-таки не явитесь!
– Ну, ну… не будь я честный… или нет, этого мало, пусть лишусь моего милорда… достаточно ли вам?
– Вот этак чуть ли не лучше будет.
Мы, смеясь, пожали друг другу руки, отложили свиданье до следующего вечера у меня на квартире и расстались друзьями.
Не только история милорда, но и самые неудачи Крозеля очень интересовали меня, и потому я с большим нетерпением ожидал назначенного свидания.
На следующее утро пробуждение мое было не совсем приятно: на дворе был нестерпимый жар, а в комнате сидел некто вроде уездного антиквария – оба утомили меня донельзя. Русский любитель древностей являлся ко мне только что не с восходом солнца и, разумеется, за делом: он показывал добытые им драгоценности и такие, которые я, может быть, а Доминик – непременно, выбросил бы за окно.
– Не разбудил ли я вас? – повторял обыкновенно двадцать раз антикварий, пока наконец совершенно пробужденный, я не отвечал ему: «нет». В это утро знакомый вопрос явственно долетел до моего слуха, и обычное «нет» завязало разговор.
– А я уж часов шесть как на ногах, – продолжал он. – А сколько обегал!
– Право?
– Прямо с Монте-Мария[20].
– Гм!
– И не без добычи.
– Что ж приобрели?
– Вещицу…
– Редкую?
– Веков
