сформулировали французы: шерше ля фам, ищите женщину.
Так вот на пэзэ их и искать не надо, они сами вас найдут, если вам не больше семидесяти, чего в море не случается. Дело в том, что укладывать рыбу в консервную баночку не как попало, а «розочкой», до недавнего времени умели лишь тонкие женские пальцы. Вот и состояли экипажи пэзэ наполовину, а то и больше, из прекрасного, богоданного, а в море особо ценимого пола.
Ох, нет, заврался. Впрочем, флагманами – да, ценимого, даже очень. Среди нашего брата и коллекционеры есть, вроде энтомологов, накалыватели бабочек. «Прекрасный пол» – выражение не для пэзэ, от него гусарством за милю несёт. Женщины тут, влезая в робу, превращаются в баб, а многие вскорости – и в мужиков. Идёт суровый естественно-противоестественный отбор: женственность отступает, не выдерживает. После первой путины немало девчат списывается на берег. Немало их и на промысле приходят к капитану, останавливаются в дверях его каюты, выставляют перед собой красные, в язвах, руки и плачут. Но с промысла их не отпускают практически никогда. Судовые врачи разделываются с болячками похлеще военкомовских, которые при недоборе хромым да слепым лепят не глядя: годен, годен. Сайровый дерматит и прочие аллергии водоплавающие айболиты лечат припарками к пяткам. Пэзэ – наверное, единственные в мире суда, где в штате лазаретов есть гинекологи. Они и лечат, и калечат, один день в неделю выделяя обычно для абортов. Эта операция в «жидкой валюте» оценивается в две поллитры.
Поселили меня как раз в лазарете. В пустующий изолятор. Главврач, терапевт, миниатюрненькая симпатюлечка в белом халатике, годков так тридцати, не шибко жаловала квартиранта. Меня это гнобило, и я старался жить тишком, тенью скользя по лазаретным коридорам. Но это, похоже, ещё больше раздражало милую Терапуньку. Так прозывали её в комсоставе. Причина её неприязни ко мне прояснилась быстро.
В лазарет то и дело заходили девушки с жалобами на нездоровье и, как правило, после недолгих и почти неслышных (из-за меня!) переговоров с дежурным врачом или с самой Терапунькой вылетали со свистом. Порой и с художественным.
Косишь, милая, косишь, я-то вижу! Здесь этот номер не пройдёт.
Ага, и я вижу, что здесь не врачи, а коновалы собрались…
– Ступай работай. Вот понабрали лодырей…
– Это мы-то лодыри?! Ах вы, суки холуйские, вы тут, в «белом доме»5 е… сь с коньсоставом, а мы там, внизу, в цеху вонючем, на вас ишачим, гниём заживо, а ты мне такое в глаза… совести хватает!..
Бах стальной водонепроницаемой дверью, и – тишина. Ненадолго, всего лишь до следующей заложницы длинного морского рубля.
– Дайте мне, пожалуйста, освобождение. Хоть на три дня – руки подлечить. Дайте, ну пожалуйста, я больше не могу, вы ж видите, короста сплошная…
– Ох, милочка, если б мы всем освобождения давали, работать на плавзаводе было б некому.
– Ну
