я и сам узнать не прочь…
Справедливейший
– Ну что же дети? Где теперь они?
Не вы ль клялись, что всё предусмотрели?
Уйти из вашей хитрой западни —
Ай, молодцы! Так обдурить сумели
Моих наимудрейших хитрецов!
Так что молчите? Нечего сказать?
Не отводите в сторону глаза!
Ну, где же дети? Где, в конце концов?!
Он в кресло сел, закрыл глаза устало,
Молчал минуты две – ни шороха вокруг.
– Итак, коллеги, – улыбнулся вдруг, —
Времени у нас осталось мало,
Пройдёт три дня – и мы покинем Город,
Неблагодарных этих горожан,
О ком пеклись, собой не дорожа,
Хоть каждый горожанин был нам дорог.
Оставим наши бедные домишки,
Судьбу дороге будем мы вверять,
Что ж делать остается… коль умишки
Свои мы все сумели растерять!
Я верно говорю?! Опять молчите?
И вдруг на крик:
– Где Друг?! Чтоб был немедля тут!
– Я здесь, коллега дорогой, простите,
Не зря вас Справедливейшим зовут…
– Ах, зде-е-есь… Растяпа! Вор! Пьянчужка!
А ну-ка, выдь, коллегам покажись!
Да я сейчас и медную полушку
Не дам за вашу дорогую жизнь!
Из окруженья вышел человечек,
На сером личике печальные глаза.
Он собирался что-то рассказать.
Но голову уж не держали плечи,
Она повисла где-то на груди.
– Ну что стоишь? Прочь c глаз моих! Иди!
И он пошел на гнущихся ногах.
Все расступились перед ним широко,
И в тесном зале крался одиноко
Тот, кто недавно мнил себя в богах.
А Справедливейший глядел во след с усмешкой.
Ему не жаль. И было ль что жалеть.
Бог – это он! Все остальные – пешки,
И им не грех за бога умереть.
– Так что ж, коллеги? Вещи собирать?
И отправляться в дальнюю дорогу?
А может рано Город оставлять?
Без нас людишки просто жить не смогут.
Мы – это сердце, это голова,
Мы – это нерв, что в каждой жилке бьётся.
Без нас нельзя, и это не слова,
Для блага всех, коллеги, нам придётся
Три этих дня как следует потеть,
Пусть не пугает вас чужая смерть,
Ни кровь, ни слёзы – всё ничто на свете,
Но нам нужны живыми эти дети,
А уж тогда с людьми поговорим!
Всех недовольных – в рудники, и точка!
Мы новые законы сотворим,
Где для свободы не останется ни строчки.
