Сентрал-Парк-Вест насколько хватало глаз торчали переносные башни с ревущими громкоговорителями. Вертолеты взбивали воздух над головой. Все это походило не столько на праздник спорта, сколько на фильм-катастрофу. Время от времени зычная координаторша отправляла одного из нас ликвидировать коммуникационный сбой в другом секторе, и несчастный доброволец, на которого выпадал жребий, спрыгивал со скамьи и нырял в бурлящую толпу. На русского переводчика спроса не было – мои соотечественники – не большие любители утреннего бега по выходным, – и я вскоре заскучал.
Изможденные атлеты ковыляли мимо в блестящих целлофановых накидках, украшенных логотипами авиалинии “Континентал” и магазина кроссовок “Футлокер”. Марафонцы, которых никто не встречал, пытались улизнуть с небрежным видом, будто только что окончив ежедневную пробежку вокруг парка. Бегуны – мосластые мужчины и жилистые женщины с выступающими ключицами и икрами как красные перцы – выглядели особым видом существ, диким, травоядным, не вполне млекопитающим, отдельным даже от болеющих за них родственников.
“Португальский! Мне нужен португальский!” – прокричала координаторша, прижав рацию к уху. С места поднялась стройная азиатская девушка, повернув в свою сторону сразу несколько многоязычных голов. “На-Ни, женщина, медицинская помощь”.
Сектор На-Ни находился прямо к югу от нас. Я наблюдал, как девушка пересекает Сентрал-Парк-Вест, спокойно прокладывая фарватер через пахучую давку. Под обязательной футболкой с логотипом марафона и вышеупомянутой идиотской кепкой на ней была элегантная серая юбка до колена, сразу дающая понять, что она здесь не для спорта. Девушка растворилась на другой стороне улицы, в тени Дакоты[12], а я продолжал пялиться на поглотивший ее подлесок сухощавых конечностей и серебряных накидок.
Минутой позже я снова увидел серую юбку, пробирающуюся обратно к нашей скамейке. В нее врезался огромный мужчина с размазанным по лицу триколором неопределенной страны, и я невольно дернулся. Может, она видела, как я подпрыгнул, может, нет. В любом случае я обязан поблагодарить трехцветного гиганта: пока он извинялся, прижимая свои огромные руки к груди, краснолицую женщину, сидевшую рядом со мной, отозвали разобраться с немецкой проблемой в сектор Ца-Цу. Португалоговорящая азиатка, не сказав ни слова, заняла освободившееся место.
Следующие полчаса я до боли скашивал глаза, пытаясь заполучить ее в поле зрения, не поворачивая головы. Мимо продолжали струиться марафонщики, уцененные супермены в одноразовых плащах. Громкоговорители закончили передавать приветствия от мэрии участникам забега на двадцати языках и начали заново. Пoрыв ветра принес совершенно неожиданный запашок марихуаны, и я поневоле усмехнулся. Она тоже. Наконец-то предлог для прямого взгляда.
– Мэ-э-эн, – промычал я голосом старого хиппана и тут же чуть не убил себя за глупость. Откуда ей знать, что я иронизирую?
– В
Знаменитое здание на углу Сентрал-Парк-Вест и 72-й, в котором погиб Джон Леннон, зато родился “Ребенок Розмари”.
