style="font-size:15px;"> – Не начинай, – ответила Нина, приканчивая бокал. Я никогда не видел, чтобы она пила так много и так быстро.
– Серьезно, – сказал я, – ты чем-то недовольна?
Нина громко фыркнула, взмахнула пустым бокалом, пожала плечами и полуупала мне в руки – спиной, как в “упражнении на доверие”. Она была горячая и пахла вином и кардамоном – библейская комбинация. Ее волосы были забраны наверх; пара прядок пристала к влажной шее. Я поцеловал ее.
– Ммм, – сонно протянула Нина, – о чем это я?
– О недовольстве.
– Солнышко, помоги мне лучше с этими чертовыми мисками. Спасибо. А сейчас, господа, – объявила Нина, вплывая в гостиную с первыми тремя порциями уже тающего десерта, – вечер принимает трагический оборот.
Что уж там, давайте я вам ее формально представлю. Нина Ляу была красива, я полагаю, – красива красотой узоров в калейдоскопе, центробежного разброса капель пролитого молока, лучиков солнца, преломленных в гранях стеклянной пепельницы: каждую минуту в ней что-то мерцало и изменялось. В один момент ее красота концентрировалась в пряди волос, косо падающей на лоб смелым мазком на монохромном холсте. Она откидывала эту прядь с глаз, и на долю секунды центром ее красоты становилось движение легкой руки. Она одевалась, по ее собственным словам, как “из рекламной брошюры колледжа”, в крахмально-белые и мягкие бежевые тона, узкие юбки и кашемир, но при этом любила разбивать строгость своих ансамблей инфантильными причудами: здесь пластмассовое кольцо, выигранное в тире, там мультяшная заколка. Таким был и ее характер – безупречно строгий фасад с еле заметной трещинкой уязвимости.
У трещинки было имя – Ки Ляу. Нина была богата; в менее раскрепощенные времена наш брак можно было бы назвать мезальянсом. Выражаясь точнее, она происходила из богатой семьи. Если же быть совсем точным, богатой была ее мать. Ки – краткое, как удар рапиры, имя подходило к ее остроплечей осанке настолько четко, что смотрелось практически логотипом – была одним из ведущих юристов Калифорнии в области развода и наследственных прав. Она родилась в семье баба-нёня, или малайских китайцев, переехавших в Сан-Франциско в 1930-х годах, и выросла под бременем долга – обеспечить своему клану первый американский успех. Именно это она и сделала, методично выстроив себе солидную, монотонную, обеспеченную жизнь. Все, что я узнавал от Нины о ее матери, носило отпечаток безжалостной эффективности. Решив, что пора завести ребенка, Ки вышла замуж за сингапурского дипломата, родила Нину меньше чем через год после свадьбы и профессионально развелась. Когда Нина устроила легкий подростковый бунт в полагающемся возрасте, лет в тринадцать, Ки недолго думая отправила ее в частную академию Крэншо – ход, соединявший в себе заботу о будущем дочери (Крэншо – одна из самых престижных школ-интернатов в стране) с наказанием (она находится в Детройте). До того как я познакомился с Ки, она представлялась мне некоей фантасмагорической смесью свергнутой императрицы
