понятно. Но… сколько времени утекло… Годы.
– В самом деле?
– Можете сами ее спросить.
– Я с ней разговаривал три часа назад. Она назвала мне вас.
– Вот как? А кто вы?
– Джон Хендерсон. За Кэтрин кто-то следит. Вечерами, когда стемнеет. Она не исключает, что это можете быть вы.
– Чт… что? Но зачем мне это?
– Понятия не имею, – сказал я. – Кстати, ваш вопрос не отвечает на мой.
Его глаза мелькнули вбок. Снаружи у галереи замедляла ход степенная немолодая чета. Какое из полотен привлекало ее внимание, было не ясно, но по глазам читалось намерение что-то приобрести.
Я подошел к двери и повернул к стеклу табличку с надписью «Закрыто». Мужчина снаружи посмотрел на меня, сдвинув брови густым кустом. Я примерно так же поглядел в ответ. Чета проплыла мимо.
Все это время Кларк оставался у себя за столом.
– Кэтрин я не видел с той самой поры, как переехал с Манхэттена, – сказал он. – Мы расстались, хотя пару раз, признаться, я снова давал о себе знать. Звонил, предлагал сойтись. Но…
– Зачем вы ей звонили? Вам не давало покоя, что она решила с вами расстаться?
Он горько рассмеялся:
– Не давало покоя? Да что вы! Вначале все шло вполне традиционно: «Дело не в тебе, дело во мне». Ну а потом стало ясно, что она бросает меня ради того парня, с которым успела познакомиться. С расчудесным своим Марком.
Прозвучало это как бы не в тему, но я быстро направил эту реплику в общее русло:
– Вы помните его по имени?
– Отчего бы не помнить? Я же ее, видите ли, любил. Но вот однажды вечером один-единственный звонок, и бац – я теперь с другим парнем! Твои услуги больше не требуются, просьба нас больше не беспокоить.
– Тогда зачем было снова выходить с ней на контакт?
– Она не уставала повторять, что мы друзья на все времена. Эдакая душевная щедрость. На словах, понятно. Как только ты перестаешь быть Кэтрин полезен, тебя уже и звать никак. С глаз долой, из сердца вон. Но я все-таки несколько раз ей звонил. Письмо посылал и еще, помнится, две открытки. А еще…
Он умолк, поблекнув лицом от невеселых воспоминаний.
– Еще я послал ей большущий букет ирисов, – вздохнул Томас. – Они у нее самые любимые. Это я от нее узнал, еще когда мы просто дружили, но еще не сблизились. Вроде как сигнал: мол, все еще можно возвратить, если ты только захочешь. Но ответа не было. Тогда я махнул рукой.
– А когда вы, говорите, уехали с Манхэттена?
– Восемь лет назад.
– Но вы там иногда бываете?
– Ну а как же! У меня там в свое время даже был агент, но мы с ним порвали после того, как я узнал, что те горшки и вазы, над росписью которых я часами корпел, люди используют под цветы. Теперь на Манхэттене бываю только от случая к случаю на каких-нибудь выставках, встречах с друзьями, ну и… словом, временами. А моя истинная жизнь теперь здесь.
– Ну а вчера вечером вы там были?
– Вчера
