плыла под водой в невероятно красивом море. Под ней раскинулся коралловый разноцветный лес, наполненный своей, донной жизнью. Куда-то по своим делам неспешно брела парочка крабов; смешные полосатые рыбки что-то обирали пухленькими губками с замшелого камня. Величественно взмахивая крыльями, проплыл-пролетел скат. Пурпурная актиния захватила своими щупальцами зазевавшуюся рыбёшку и теперь готовилась ею позавтракать. Или поужинать, потому что в этом чужом мире судить о времени было невозможно.
Вика почувствовала, что пора выныривать. Она выдохнула остатки воздуха и, быстро перебирая ластами, поплыла вслед за пузырьками к поверхности. Но, подняв голову, Вика с ужасом увидела вместо ожидаемой зеркальной границы, за которой был желанный воздух, всё тот же коралловый лес. Там, наверху, куда она стремилась, было дно. С теми же губастыми рыбками, крабами и актиниями. И совершенно без воздуха.
В панике Вика заметалась от верхнего дна к нижнему, выжигая в себе остатки кислорода. И, когда желание сделать вдох стало нестерпимым, она поняла, что умирает. И проснулась.
Удушье не проходило. Вика часто дышала, стараясь вогнать в лёгкие как можно больше воздуха, но это не помогало: голова кружилась от недостатка кислорода, а в глазах продолжением кошмарного сна вспыхивали разноцветные огни. Руки и ноги похолодели, ощущаясь тяжёлыми, непослушными, чужими.
С трудом Вика села в постели. Стало чуть легче, но ненадолго. Через минуту удушье накатило с новой силой, а вместе с ним одолел приступ кашля. Вика поднесла ко рту салфетку и с недоумением принялась разглядывать появившиеся на ней розовые пенящиеся пятна.
К ней пришёл страх. Даже не страх, нет: чувство, охватившее её, нельзя было назвать просто страхом. Это был ужас: тот самый, леденящий, животный ужас, о котором так часто пишут в романах, но которого сама Вика доселе не испытывала никогда. Она попыталась вдохнуть, чтобы закричать, но вместо крика из груди вырвался жуткий клокочущий хрип вместе с розовыми брызгами. И второй раз за это утро Вика поняла, что умирает… теперь наяву.
Два месяца назад, 13–25, персональная выставка Виктории Боровой.
– Вика, это успех: несомненный и заслуженный!
Николай Глебович Ерохин, как всегда, расплёскивал эмоции. Ещё бы: первая персональная выставка его ученицы – и сразу такой аншлаг! Весь Нероградский художественный бомонд собрался и даже маститые живописцы из столицы почтили своим присутствием выставку Вики. И не просто почтили, но и в один голос восторгались экспрессией и какой-то пронзительной искренностью картин неизвестной доселе провинциальной художницы. Да, это действительно был успех.
– Спасибо, Николай Глебыч! Только это больше ваш успех, чем мой. Я ведь выставила свои старые работы, которые, в общем-то, так или иначе уже демонстрировались почтеннейшей публике. А вы смогли организовать выставку и преподнести их по-новому. Спасибо вам!
– Да полно тебе, Вика! Я всегда говорил, что твои картины гениальны. И сейчас только ещё более утвердился в своей правоте. Это тот случай, когда ученица превзошла своего учителя… ладно,
